Имение помещицы Любови Андреевны Раневской. Весна, цветут вишнёвые деревья. Но прекрасный сад скоро должен быть продан за долги. Последние пять лет Раневская и её семнадцатилетняя дочь Аня прожили за границей. В имении оставались брат Раневской Леонид Андреевич Гаев и её приёмная дочь, двадцатичетырехлетняя Варя. Дела у Раневской плохи, средств почти не осталось. Любовь Андреевна всегда сорила деньгами. Шесть лет назад от пьянства умер её муж. Раневская полюбила другого человека, сошлась с ним. Но вскоре трагически погиб, утонув в реке, её маленький сын Гриша. Любовь Андреевна, не в силах перенести горя, бежала за границу. Любовник последовал за ней. Когда он заболел, Раневской пришлось поселить его на своей даче возле Ментоны и три года за ним ухаживать. А потом, когда пришлось продать за долги дачу и переехать в Париж, он обобрал и бросил Раневскую.

Гаев и Варя встречают Любовь Андреевну и Аню на станции. Дома их ждут горничная Дуняша и знакомый купец Ермолай Алексеевич Лопахин. Отец Лопахина был крепостным Раневских, сам он разбогател, но говорит о себе, что остался «мужик мужиком». Приходит конторщик Епиходов, человек, с которым постоянно что-нибудь случается и которого прозвали «двадцать два несчастья».

Наконец подъезжают экипажи. Дом наполняется людьми, все в приятном возбуждении. Каждый говорит о своём. Любовь Андреевна разглядывает комнаты и сквозь слезы радости вспоминает прошлое. Горничной Дуняше не терпится рассказать барышне о том, что ей сделал предложение Епиходов. Сама Аня советует Варе выйти за Лопахина, а Варя мечтает выдать Аню за богатого человека. Гувернантка Шарлотта Ивановна, странная и эксцентричная особа, хвалится своей удивительной собакой, сосед помещик Симеонов-Пищик просит денег взаймы. Почти ничего не слышит и все время бормочет что-то старый верный слуга Фирс.

Лопахин напоминает Раневской о том, что имение скоро должно быть продано с торгов, единственный выход - разбить землю на участки и отдать их в аренду дачникам. Раневскую предложение Лопахина удивляет: как можно вырубить её любимый замечательный вишнёвый сад! Лопахину хочется подольше остаться с Раневской, которую он любит «больше, чем родную», но ему пора уходить. Гаев обращается с приветственной речью к столетнему «многоуважаемому» шкафу, но потом, сконфуженный, вновь начинает бессмысленно произносить излюбленные бильярдные словечки.

Раневская не сразу узнает Петю Трофимова: так он изменился, подурнел, «милый студентик» превратился в «вечного студента». Любовь Андреевна плачет, вспоминая своего маленького утонувшего сына Гришу, учителем которого был Трофимов.

Гаев, оставшись наедине с Варей, пытается рассуждать о делах. Есть богатая тётка в Ярославле, которая, правда, их не любит: ведь Любовь Андреевна вышла замуж не за дворянина, да и вела себя не «очень добродетельно». Гаев любит сестру, но все-таки называет её «порочной», что вызывает недовольство Ани. Гаев продолжает строить проекты: сестра попросит денег у Лопахина, Аня поедет в Ярославль - словом, они не допустят, чтобы имение было продано, Гаев даже клянётся в этом. Ворчливый Фирс наконец уводит барина, как ребёнка, спать. Аня спокойна и счастлива: дядя все устроит.

Лопахин не перестаёт уговаривать Раневскую и Гаева принять его план. Они втроём завтракали в городе и, возвращаясь, остановились в поле у часовни. Только что здесь же, на той же скамье, Епиходов пробовал объясниться с Дуняшей, но та уже предпочла ему молодого циничного лакея Яшу. Раневская и Гаев словно не слышат Лопахина и говорят совсем о других вещах. Так ни в чем и не убедив «легкомысленных, неделовых, странных» людей, Лопахин хочет уйти. Раневская просит его остаться: с ним «все-таки веселее».

Приходят Аня, Варя и Петя Трофимов. Раневская заводит разговор о «гордом человеке». По мнению Трофимова, в гордости нет смысла: грубому, несчастному человеку нужно не восхищаться собой, а работать. Петя осуждает интеллигенцию, не способную к труду, тех людей, кто важно философствует, а с мужиками обращается, как с животными. В разговор вступает Лопахин: он как раз работает «с утра до вечера», имея дело с крупными капиталами, но все больше убеждается, как мало вокруг порядочных людей. Лопахин не договаривает, его перебивает Раневская. Вообще все здесь не хотят и не умеют слушать друг друга. Наступает тишина, в которой слышится отдалённый печальный звук лопнувшей струны.

Вскоре все расходятся. Оставшиеся наедине Аня и Трофимов рады возможности поговорить вдвоём, без Вари. Трофимов убеждает Аню, что надо быть «выше любви», что главное - свобода: «вся Россия наш сад», но чтобы жить в настоящем, нужно сначала страданием и трудом искупить прошлое. Счастье близко: если не они, то другие обязательно увидят его.

Наступает двадцать второе августа, день торгов. Именно в этот вечер, совсем некстати, в усадьбе затевается бал, приглашён еврейский оркестр. Когда-то здесь танцевали генералы и бароны, а теперь, как сетует Фирс, и почтовый чиновник да начальник станции «не в охотку идут». Гостей развлекает своими фокусами Шарлотта Ивановна. Раневская с беспокойством ожидает возвращения брата. Ярославская тётка все же прислала пятнадцать тысяч, но их недостаточно, чтобы выкупить имение.

Петя Трофимов «успокаивает» Раневскую: дело не в саде, с ним давно покончено, надо взглянуть правде в глаза. Любовь Андреевна просит не осуждать её, пожалеть: ведь без вишнёвого сада её жизнь теряет смысл. Каждый день Раневская получает телеграммы из Парижа. Первое время она рвала их сразу, потом - сначала прочитав, теперь уже не рвёт. «Этот дикий человек», которого она все-таки любит, умоляет её приехать. Петя осуждает Раневскую за любовь к «мелкому негодяю, ничтожеству». Сердитая Раневская, не сдержавшись, мстит Трофимову, называя его «смешным чудаком», «уродом», «чистюлей»: «Надо самому любить... надо влюбляться!» Петя в ужасе пытается уйти, но потом остаётся, танцует с Раневской, попросившей у него прощения.

Наконец появляются сконфуженный, радостный Лопахин и усталый Гаев, который, ничего не рассказав, тут же уходит к себе. Вишнёвый сад продан, и купил его Лопахин. «Новый помещик» счастлив: ему удалось превзойти на торгах богача Дериганова, дав сверх долга девяносто тысяч. Лопахин поднимает ключи, брошенные на пол гордой Варей. Пусть играет музыка, пусть все увидят, как Ермолай Лопахин «хватит топором по вишнёвому саду»!

Аня утешает плачущую мать: сад продан, но впереди целая жизнь. Будет новый сад, роскошнее этого, их ждёт «тихая глубокая радость»...

Дом опустел. Его обитатели, простившись друг с другом, разъезжаются. Лопахин собирается на зиму в Харьков, Трофимов возвращается в Москву, в университет. Лопахин и Петя обмениваются колкостями. Хотя Трофимов и называет Лопахина «хищным зверем», необходимым «в смысле обмена веществ», он все-таки любит в нем «нежную, тонкую душу». Лопахин предлагает Трофимову деньги на дорогу. Тот отказывается: над «свободным человеком», «в первых рядах идущим» к «высшему счастью», никто не должен иметь власти.

Раневская и Гаев даже повеселели после продажи вишнёвого сада. Раньше они волновались, страдали, а теперь успокоились. Раневская собирается пока жить в Париже на деньги, присланные тёткой. Аня воодушевлена: начинается новая жизнь - она закончит гимназию, будет работать, читать книги, перед ней откроется «новый чудесный мир». Неожиданно появляется запыхавшийся Симеонов-Пищик и вместо того, чтобы просить денег, наоборот, раздаёт долги. Оказалось, что на его земле англичане нашли белую глину.

Все устроились по-разному. Гаев говорит, что теперь он банковский служака. Лопахин обещает найти новое место Шарлотте, Варя устроилась экономкой к Рагулиным, Епиходов, нанятый Лопахиным, остаётся в имении, Фирса должны отправить в больницу. Но все же Гаев с грустью произносит: «Все нас бросают... мы стали вдруг не нужны».

Между Варей и Лопахиным должно, наконец, произойти объяснение. Уже давно Варю дразнят «мадам Лопахина». Варе Ермолай Алексеевич нравится, но сама она не может сделать предложение. Лопахин, тоже прекрасно отзывающийся о Варе, согласен «покончить сразу» с этим делом. Но, когда Раневская устраивает их встречу, Лопахин, так и не решившись, покидает Варю, воспользовавшись первым же предлогом.

«Пора ехать! В дорогу!» - с этими словами из дома уходят, запирая все двери. Остаётся только старый Фирс, о котором, казалось бы, все заботились, но которого так и забыли отправить в больницу. Фирс, вздыхая, что Леонид Андреевич поехал в пальто, а не в шубе, ложится отдохнуть и лежит неподвижно. Слышится тот же звук лопнувшей струны. «Наступает тишина, и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву».

Комедия в четырех действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Ранєвська Любовь Андреевна, помещица.

Аня, ее дочь, 17 лет.

Варя, ее названая дочь, 24 лет.

Гаев Леонид Андреевич, брат Раневской.

Лопахин Ермолай Алексеевич, купец.

Трофимов Петр Сергеевич, студент.

Симеонов-Пищик Борис Борисович, помещик.

Шарлотта Ивановна, гувернантка.

Епиходов Семен Пантелеевич, конторник.

Дуняша, горничная.

Фирс, лакей, старый 87 лет.

Яша, молодой лакей.

События разворачиваются в имении Л. А. Раневской.

Действие первое

Май, цветут вишневые деревья. Начинает светать. В комнате, которая и до сих пор называется детской, Лопахин и Дуняша ждут приезда Раневской. Любовь Андреевна пять лет находилась за границей и вот сейчас возвращается домой. Почти все домочадцы, не исключая старика Фирса, отправились встречать его на станцию. Поезд опаздывает на два часа, Лопахин говорит о Раневскую: «Добрый он человек. Легкая, простая человек». Вспоминает, как она жалела его, мальчишку, когда ему перепадало от отца. Входит Епиходов с букетом и тут же роняет его. Конторник жалуется, что с ним каждый день случаются какие-то неприятности: вот букет упустил, опрокинул стул, позавчера купил сапоги, а они скрипят. Говорит он странно, непонятно: «Вот видите, простите на этом слове, которая обстоятельство, между прочим... Это просто даже замечательно». Его так и прозвали: «двадцать два бедствия». Пока все ждут Раневскую, Дуняша признается Лопахіну, что Епиходов сделал ей предложение.

Наконец подъезжают два экипажа. Появляются Раневская, Гаев, Симеонов-Пищик, Аня, Варя, Шарлотта; спеша, проходит, опираясь на палку, Фирс, в старинной ливрее и высоком капелюхові. Любовь Андреевна радостно осматривает старую детскую, говорит сквозь слезы: «Детская, милая моя... Я тут спала, когда была маленькой... И сейчас я словно маленькая...» Варя, на которой, правду говоря, и держится вся обитель, делает распоряжения по хозяйству («Дуняшо, скорее кофе... Матушка кофе просит»), добро говорит сестре: «Опять ты дома. Сердечко мое приехало! Красавица приехала!» Аня рассказывает ей, как она устала от своего путешествия в Париж, к матери: «Приезжаем в Париж, там холодно, снег. По-французски я говорю ужасно. Мама живет на пятом этаже... у нее какие-то французы, паггі, старый патер с книжкой, и понакурено, неуютно... Дачу свою круг Ментони она уже продала, она ничего не имеет, ничего. У меня тоже не осталось ни копейки, едва доехали. И мама не понимает! Сядем на вокзале обедать, и она требует самое дорогое и на чай лакеям дает по рублю. Шарлотта тоже. Яша тоже требует себе порцию. Ведь у мамы лакей Яша.» «Видели негодяя», - говорит Варя. Она сообщает сестре печальную новость: уплатить проценты за имение не получилось и его будут продавать.

В дверь заглядывает Лопахин, и Аня спрашивает Варю, признался он ей, ведь Лопахин любит Варю, так почему им не поладить. Варя отрицательно качает головой: «Я считаю, что ничего у нас не выйдет. У него много дел, ему не до меня... Жениться бы тебе с богатым мужем, и я бы обрела покой, пошла бы себе в пустоту... потом до Киева... так бы и ходила по святым местам». В комнату заходит Яша. Он пытается казаться «человеком из-за границы», выглядит повесой, разговаривает деликатно («можно тут пройти-с?»). На Дуняшу он производит сильное впечатление; она кокетничает с Яшей, тот пытается ее обнять.

Любовь Андреевна никак не может прийти в себя: она чувствует себя счастливой, что снова в родной домірці, что Варя «все такая же», что старый слуга Фирс еще жив. Она смеется от радости, узнавая знакомые вещи: «Мне хочется прыгать, размахивать руками... Видит Бог, я люблю родину, люблю нежно, я не смогла смотреть из окна, все плакала... Я не переживу этой радости... Шафонько моя родная...Столике мой».

Идиллию нарушает Лопахин: он напоминает, что имение продается за долги на двадцать второе августа назначены торги. Лопахин предлагает выход: имение находится недалеко от города; рядом проходит железная дорога, вишневый сад и землю можно разбить на участки и сдавать в аренду дачникам. Раневская и Гаев не понимают его предложения. Лопахин объясняет: под этот проект хозяевам уже сейчас одалживать деньги а осенью не останется ни одного свободного куска - все разберут дачники. Правду говоря, придется снести некоторые здания, вырубить старый вишневый сад. Допустить это хозяева не могут. «Если во всей губернии и есть что-то необыкновенное, так это наш вишневый сад», - говорит Раневская. Гаев добавляет, что и в «Энциклопедическом словаре» он упоминается. Лопахин объясняет, что другого выхода нет: или его проект, или продажа имения вместе с садом за долги, к тому же вишня родит раз в два года, и ее некуда девать - никто не покупает. Он все еще надеется осуществить свой план, доказывает, что дачник «на своей одной десятине займется хозяйством, и тогда вишневый сад станет...богатым, роскошным...»

«Какие глупости»,- возмущается Гаев и произносит пышную речь, посвященную столетний «знатной шкафу»: «Приветствую твое существование, которое уже более ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твой молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет, поддерживая в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра...»

Все чувствуют себя неловко. Наступает пауза. Гаев, который чувствует себя немного, присоромленим, прибегает к своей любимой «бильярдной лексики: «От пули справа в угол! Режу в среднюю!» Варя приносит Любови Андреевне две телеграммы из Парижа; и рвет их, не читая.

В комнату заходит Шарлотта Ивановна, в белом платье, очень худая, с лорнеткою на поясе. Лопахин хочет поцеловать ее руку; гувернантка жеманится: «Если позволить вам поцеловать руку, то вы потом пожелаете в локоть, потом в плечо...» Лопахин получается, предложив все-таки решить вопрос относительно дач. Воспользовавшись паузой, Пищик пытается выклянчить у Раневской двести сорок рублей взаймы (он весь в долгах, и все его мысли направлены на то, чтобы где-то раздобыть деньги для уплаты процентов под залог). Любовь Андреевна растерянно говорит, что денег у нее нет. Но Пищик никогда не теряет надежды: как-то он думал, что уже все пропало, а здесь железную дорогу через его землю проложили, и ему заплатили, а сейчас, может, дочь двести тысяч выиграет, потому что билет должен.

Варя открывает окно в сад. Раневская смотрит в сад, смеется от радости: «О саде мой! После темной непогожої осени и холодной зимы опять ты чувствуешь себя молодым, полным счастья, ангелы небесные не покинули тебя...» Брат напоминает ей, что этот прекрасный сад, «как не странно», продадут за долги. Но Раневская будто не слышит его слов: «Посмотрите, мама-покойница идет садом... в белом платье... Нет, никого нет, мне показалось... Какой удивительный сад, белые массы цветов... голубое небо...»

Входит Петя Трофимов, бывший учитель Гриши, сына Раневской, который утонул шесть лет назад, в возрасте семи лет. Любовь Андреевна с трудом узнает его, настолько он осунулся и постарел за это время. Петя, которому еще нет и тридцати, все называют «облезшим господином». «Вы были тогда такісіньким мальчиком, милым студентиком, а сейчас волосы негусто, очки. Неужели вы все еще студент?» - «Пожалуй, я буду вечным студентом».

Варя сообщает Яши, что из деревни приехала его мать и уже. второй день ждет свидание с сыном. Яша пренебрежительно бросает: «Очень нужно. Могла бы и завтра прийти».

Гаев, оставшись вдвоем с Варей, «напрягает мозги», где бы ему добыть денег, чтобы избежать продажи имения. Было бы хорошо, рассуждает он, получить от кого-нибудь наследство, хорошо было бы отдать Аню за богача, хорошо было бы поехать в Ярославль и попытать счастья у тетки-графини. Он знает, что тетя имеет много денег, но племянников она, увы, не любит. Любовь Андреевна вышла замуж присяжным поверенным, не дворянином, и вела себя нельзя сказать, чтобы очень добропорядочно». Гаев советует Ані. поехать к своей ярославской бабушки, и ей не откажет. Появляется разгневанный Фирс; он все еще ходит за господином, как за маленьким: упрекает, что тот «не те брюки надел», что не ложиться вовремя спать. Вот и сейчас старик появился напомнить Леониду Андреевичу, что пора ложиться в кровать. Гаев успокаивает старого слугу: «Ты иди, Фірсе. Я уж, так и быть, сам роздягнусь... иду, иду... От двух бортов в середину! Кладу чистого...» Он идет, Фирс семенит за ним.

Действие второе

Кривая, давно заброшенная часовня. Можно увидеть дорогу к дому. Далеко-далеко на горизонте неясно виднеется город. Скоро сядет солнце. На старой скамейке, задумавшись, сидят Шарлотта, Яша и Дуняша. Епиходов играет на гитаре. Шарлотта рассказывает о себе: она не знает, сколько ей лет, потому что у нее нет настоящего паспорта, ее родители цирковые артисты, и она сама умеет «вытворять разные штучки», после смерти родителей ее взяла к себе одна немецкая семья, выучила на гувернантку. «Так хочется поговорить, а не с кем... Никого у меня нет»,- вздыхает Шарлотта.

Епиходов напевает Дуняши романс: «Было бы согрели сердце жаром взаимной любви...», но и пытается понравиться Яши, говорит ему, какое это, наверное, счастье - побывать за рубежом. Яша важно отвечает: «Не могу с вами не согласиться»,- и закуривает сигару. Дуняша под каким-то предлогом отсылает Єпіходова и, оставшись один на один с Яшей, признается, что отвыкла от простой жизни, «нежная стала, такая деликатная», и если Яша, которого она страстно полюбила», ее обманет, Дуняша не знает, что с ней будет. На это Яша, зевая, глубокомысленно замечает: «На мой взгляд, так: если девушка кого-то любит, то она, получается, является неморальной...»

Появляются Раневская и Гаев с Лопахиным, который пытается получить от них ответ на вопрос: согласны ли они отдать земли піддачі или нет? Брат и сестра притворяются, что не слышат его. Любовь Андреевна не понимает, куда тратятся деньги («Вчера было много денег, а сегодня совсем мало»), ей обидно, что она тратит их как-то нелепо, в то время как Варя, экономя, кормит всех молочным супом. Лопахин снова возвращается к старой теме, сообщает, что на торги приедет богатой Дериганов. Гаев отмахивается: ярославская тетушка обещала прислать денег, правда, не больше пятнадцати тысяч. Лопахин начинает терять терпение. «Таких легкомысленных людей, как вы, господа,- говорит он им,- таких неделовых, странных я еще не встречал. Вам говорят русским языком, что имение ваш продается, а вы как будто не понимаете». Любовь Андреевна согласна с тем, что надо что-то делать, но «дачи и дачники - это так пошло!» Лопахин: «Я или заридаю, или закричу, или потеряю сознание... Вы меня замучили!»

Раневская начинает испытывать беспокойство, говорит о свои «грехи», за которые, видимо, и получила наказание. Она всегда тратила деньги, не считая их. Муж ее умер от «шампанского». Любовь Андреевна полюбила другого, сошлась с ним, именно в это время в реке утонул ее сын; Любовь Андреевна уехала за границу, чтобы никогда не возвращаться. Мужчина, которого она любила, поехал за ней. Она купила дачу возле Ментони, лечила его три года, потратила все свои деньги, в итоге дачу продали за долги, а человек этот бросил ее, сошелся с другой; Любовь Андреевна хотела отравиться... .

Приходит Фирс: он принес пальто для Гаева - потому что воздух влажный. Фирс вспоминает давние времена; тогда все было ясно: мужики при папах, господа при мужиках, а «сейчас все врассыпную». Гаев рассказывает о своем очередной прожект - его пообещали познакомить с генералом, который одалживает деньги. Даже сестра уже не верит ему: «Это он бредит. Никаких генералов нет».

Появляется Трофимов. Он возобновляет разговор, начатая Накануне с Гаєвим и Раневською. «Надо прекратить восхищаться собой,- говорит он.-Надо бы только работать... Человечество идет вперед, совершенствуя свои силы. Все, что является недостижимым для него сейчас, когда-нибудь станет близким, понятным, только вот надо работать... У нас, в России, работают пока очень немногие. Огромное большинство той интеллигенции, которую я знаю, ничего не ищет, ничего не делает и к труду пока не способна... Все серьезны, у всех резные лица, все говорят о важном, философствуют, а между тем у всех на глазах рабочие едят отвратительно... везде смрад, сырость, нравственная нечистота... все красивые разговоры у нас только для того, чтобы отвести глаза себе и другим... Есть только грязь, пошлость, азіятчина... Я боюсь серьезных разговоров... Лучше помолчим!» Лопахин, соглашаясь с «вечным студентом» в том, что честных людей мало, считает, однако, что слова Пети его не касаются: он, Лопахин, работает с утра до ночи.

Гаев, будто декламируя, пытается произнести трогательную речь: «О природно странная, блещешь вечным сиянием...» и далее в том же духе. Трофимов иронично замечает ему: «Вы лучше желтого в середину дуплетом». Все замолкают. Слышно только, как тихо бормочет Фирс. Вдруг раздается отдаленный печальный звук, который замирает, словно звук струїш, что лопнул. Любовь Андреевна вздрагивает. Фирс говорит, что перед «несчастьем» (то есть перед тем, как крестьяне получили волю) было: и сова кричала, и самовар гудел...». Появляется пьяный прохожий, он просит «копеек тридцать»; Любовь Андреевна, опешив, дает ему золотой. На упреки Вари («Дома людям есть нечего, а вы ему золотой») Рапевська растерянно отвечает: «Что же со мной, глупой, делать!» - и приглашает всех ужинать.

Петя и Аня остаются наедине. Петя уверяет девушку, что они выше любви, что цель их жизни - обойти то мелкое и обманчиво, что мешает быть свободным и счастливым, призывает ее безостановочно идти «к яркой звезде, которая горит там вдали»: «Вся Россия наш сад. Земля велика и прекрасна... Подумайте, Аня: ваш дед, прадед и все ваши предки были. кріпосниками, владевшие живыми душами. И неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов... Владеть живыми душами - ведь это переродило всех вас, живших раньше и живут сейчас. Так что ваша мать, вы, дядя уже не замечаете, что вы живете в долг, за чужой счет, за счет тех людей, которых вы не пускаете дальше прихожей... Мы отстали по меньшей мере лет на двести. У нас совсем ничего нет, нет определенного отношения к прошлому, мы только філософствуємо, жалуемся на тоску или пьем водку. Ведь так ясно: чтобы начать жить в современности, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычной, непрерывным трудом». Он призывает Аню верить ему, «бросить в колодец» ключи от хозяйства и быть «свободным, как ветер».

Слышно, как Епиходов играет на гитаре печальную песню. Восходит луна. Где-то неподалеку Варя зовет Аню... Петя Трофимов говорит о счастье: «...Я уже слышу его шаги. И если мы его не увидим, не узнаем его, то что это за беда? Его увидят другие!»

Действие третье

В гостиной дома Раневской - бал. Ярко горит люстра, играет оркестр, танцуют пары. Фирс во фраке разносит на подносе сельтерську воду. Варя горько вздыхает: наняли музыкантов, а платить нечем. Пищик, как всегда, ищет, у кого бы одолжить денег: «Я сейчас в таком положении, что хоть фальшивые бумажки делай...» Шарлотта показывает Пети и Пищику карточные фокусы и демонстрирует черевомовлення.

Сегодня в городе должны были состояться торги, и Раневская с нетерпением ожидает брата, который уехал туда вместе с Лопахиным. Ярославская тетушка прислала Гаєву поручение, чтобы он купил имение на ее имя Ани. Но тітоньчиних пятнадцати тысяч, к сожалению, не хватило бы даже на проценты по долгам заплатить. Трофимов дразнит Варю, называя ее «мадам Лопахина». Любовь Андреевна подхватывает эту тему: почему бы Варе действительно не жениться с Ермолаем Алексеевичем, он добрый, интересный человек. Варя, едва не плача, отвечает, что не самой же ей ему признаваться: «Вот уже два года все мне говорят о нем, все говорят, а он или молчит, или шутит...» Петя жалуется Раневской на Варю: и все лето не давала им с Аней покоя, потому что боялась, чтобы между ними «романа не получилось», но они с Аней «выше над любви». Любовь Андреевна почти не слышит его; ее мысли заняты лишь тем, продано поместье. Она говорит Пете, что он молод, не успел пострадать» и поэтому не может понять ее: она родилась здесь, здесь жили ее предки, она не представляет своей жизни без вишневого сада... «Я охотно отдал бы за вас Аню, клянусь вам, только, миленький, надо же учиться, надо закончить курс. Вы ничего не делаете, только судьба бросает вас с места на место...»

Любовь Андреевна вынимает платок, и на пол падает телеграмма. Она признается Пети, что тот «плохой человек» снова болеет, зовет ее в Париж, забрасывает телеграммами. Что поделаешь, она любит его. Она понимает, что это «камень на шее», но идет с ним на дно и не может жить без этого камня. Петя сквозь слезы напоминает Раневской, что тот мужчина является мелким негодяем, он ободрал ее, но она не желает этого слышать, закрывает уши и сердито говорит Трофимову, что в его возрасте уже надо иметь любовницу, что он просто «чистюлька», неумеха. Петя, в ужасе от услышанного, идет прочь.

В зале фигура в сером цилиндре и клетчатых панталонах размахивает руками и прыгает - это развлекает гостей Шарлотта Ивановна. Епиходов разговаривает с Дуняшей. «Вы, Авдотія Федоровна, не хотите меня видеть... будто я какая-то насекомое,- вздыхает он.- Безусловно, может, вы и правы... Но если посмотреть с точки зрения, то вы, позволю себе так выразиться, простите за откровенность, вполне привели меня в состояние духа...» Дуняша, играя веером: «Умоляю вас, поговорим позже, а сейчас дайте мне покой. Сейчас я мечтаю...»

Наконец приезжают Гаев с Лопахиным. Любовь Андреевна, волнуясь, бросается к ним: «Ну что? Были торги?» Гаев, не отвечая ничего, машет руками; он почти плачет. На вопрос Раневской, кто же все-таки купил вишневый сад, Лопахин коротко отвечает: «Я купил». Повисает пауза. Любовь Андреевна потрясенная, она едва не падает; Варя снимает с пояса ключи, бросает их на пол и выходит.

Лопахин смеется от радости: «Боже мой, Господи, вишневый сад мой!.. Если бы отец мой и дед поднялись из гробов и посмотрели на все, что случилось, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай купил имение, прекрасней которого нет ничего на свете. Я купил имение, где отец и дед были рабами, где их не пускали даже в кухню. Я сплю, это мне только мерещится, это только кажется... Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь... Музыкант, играй!»

Любовь Андреевна горько плачет. Тихо играет музыка. Аня подходит к матери и становится перед ней на колени: «Милая, добрая, хорошая моя мама!.. Вишневый сад продан, его уже нет... но не плачь, мама, у тебя осталось жизнь впереди, осталась твоя добрая, чистая душа... Мы насадимо новый сад, который будет роскошнее за это, ты увидишь его, то поймешь, и радость, тихая, глубокая радость опустится на твою душу, как солнце вечером, и ты улыбнешься, мама!..»

Действие четвертое

В «детской» нет ни занавесок, ни картин, мебель, что остались, сдвинут в угол. Чувствуется пустота. У дверей составлен чемоданы. Уезжая собирают вещи. Слышать голос Гаева: «Спасибо, братцы, спасибо вам»,- это пришли прощаться мужики. Любовь Андреевна, прощаясь, отдает им свой кошелек. «Я не смогла! Я не смогла!» - говорит она брату оправдываясь.

Лопахин напоминает, что пора собираться на станцию. Сам он тоже уезжает на зиму в Харьков: «Я все слонялся с вами, замучился без дела... Не могу без труда, не знаю, что делать с руками...» Петя Трофимов собирается опять в Москву, в университет, и Лопахин предлагает ему деньги на проезд, но тот отказывается: «Дай мне хоть двести тысяч, не возьму. Я свободный человек... Я могу обойтись без вас, я могу проходить мимо вас, я сильный и гордый. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я нахожусь в первых рядах», Лопахин: «Дойдешь?» Трофимов: «Дойду или укажу путь другим, как дойти». Слышно, как вдалеке стучит топор по дереву. Лопахин, прощаясь с Петей, сообщает, что Гаев получил место в банке, с жалованьем шесть тысяч в год, «только не усидит, потому что очень ленивый...»

Дуняша постоянно хлопочет круг вещей; оставшись один на один с Яшей, она, плача, бросается ему на шею: «Вы едете... меня бросаете...» Яша, выпивая в дорогу бокал шампанского, которое купил Лопахин, важно говорит: «Здесь не для меня, не могу жить.... Ничего не поделаешь... Насмотрелся на невежество - хватит с меня. Чего же плакать? Ведите себя порядочно, тогда не будете плакать». Входят Любовь Андреевна, Гаев, Аня и Щарлотта Ивановна, Раневская беспокоится, отправили больного Фирса в больницу, Аня уверяет ее: «Яша говорил, что старика увезли еще утром». Любовь Андреевна прощается с дочерью: «Девочка моя, скоро мы увидимся... Я еду в Париж, буду жить там на те деньги, которые прислала твоя ярославская бабушка на покупку имения - да здравствует бабушка! - а этих денег хватит ненадолго». Апя, целуя матери руку, успокаивает ее: она сдаст экзамен в гимназии, будет работать и помогать матери: «Мы будем читать осенними вечерами, читаем много книг, и перед нами откроется повой, чудесный мир,- мечтает Аня.- Мама, приезжай...»

Шарлотта, баюкая узел, похожий на пеленах ребенка, и тихо напевая песенку, жалуется, что ей теперь негде жить. Лопахин обещает найти и ей место. Внезапно появляется одышливый Симеонов-Пищик и начинает отдавать всем долги. Выясняется, произошла «самая необычная событие»: англичане нашли на его земле белую глину, он отдал им участок на двадцать четыре года и сейчас имеет деньги.

«Ну, теперь можно и ехать»,- делает вывод Любовь Андреевна. Правда, осталась у нее еще одна «печаль» - неустроенность Варе. Раневская начинает с Лопахиным разговор на эту тему: «Она любит вас, вам она по душе, и не знаю, не знаю, почему это вы словно цураєтеся друг друга». Лопахин отвечает, что он «хоть сейчас готов». Любовь Андреевна устраивает Лопахіну и Варе свидание с глазу на глаз. Между ними происходит какая-то странная и неловкая разговор: Варя что-то ищет среди вещей, говорит, что пошла в экономки к Рагуліних; Лопахин говорит что-то относительно погоды, сообщает, что едет в Харьков. Наступает пауза. В это время кто-то зовет Лопахина, и он, якобы ожидая на этот призыв, уходит, так и не сделав предложение. Варя, сидя на полу, тихо рыдает, положив голову на узел с одеждой.

Входит уже собран в дорогу Любовь Андреевна, за ней все домочадцы, прислуга. Круг вещей хлопочет Епиходов. Гаев, боясь заплакать, взволнованно бормочет: «Поезд... станция... Круазе в середину, белого дуплетом в угол...» Оставшись вдвоем, Раневская и Гаев, якобы ждали, бросаются друг к другу и сдержанно, тихо рыдают. «Сестра моя, сестра моя...» - «О мой милый, мой нежный прекрасный саде! Моя жизнь. Моя. молодость, счастье мое, прощай!.. Прощай!..» Издали звучат взволнованные голоса Ани и Пети Трохимова, они зовут... Дверь в дом закрывают на ключ... Слышно, как отъезжают экипажи. Наступает тишина.

Появляется больной Фирс, которого все забыли в доме. Он озабоченно вздыхает: «...Леонид Андреевич, видимо, шубу не надел, в пальто поехал... Жизнь прошла, словно и не жил...» - бормочет он. «Слышать отдаленный звук, будто с неба, звук струны, что лопнул, печальный, он замирает. Наступает тишина, и только слышно, как далеко в. сада стучат топором по дереву».

Комедия в четырех действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Раневская Любовь Андреевна, помещица.
Аня, ее дочь, 17 лет.
Варя, ее приемная дочь, 24 лет.
Гаев Леонид Андреевич, брат Раневской.
Лопахин Ермолай Алексеевич, купец.
Трофимов Петр Сергеевич, студент.
Симеонов-Пищик Борис Борисович, помещик.
Шарлотта Ивановна, гувернантка.
Епиходов Семен Пантелеевич, конторщик.
Дуняша, горничная.
Фирс, лакей, старик 87 лет.
Яша, молодой лакей.
Прохожий.
Начальник станции.
Почтовый чиновник.
Гости, прислуга.

Действие происходит в имении Л. А. Раневской.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Комната, которая до сих пор называется детскою. Одна из дверей ведет в комнату Ани. Рассвет, скоро взойдет солнце. Уже май, цветут вишневые деревья, но в саду холодно, утренник. Окна в комнате закрыты. Входят Дуняша со свечой и Лопахин с книгой в руке.

Л о п а х и н. Пришел поезд, слава Богу. Который час?

Д у н я ш а. Скоро два. (Тушит свечу.) Уже светло.

Л о п а х и н. На сколько же это опоздал поезд? Часа на два по крайней мере. (Зевает и потягивается.) Я-то хорош, какого дурака свалял! Нарочно приехал сюда, чтобы на станции встретить, и вдруг проспал... Сидя уснул. Досада... Хоть бы ты меня разбудила.

Д у н я ш а. Я думала, что вы уехали. (Прислушивается.) Вот, кажется, уже едут.

Л о п а х и н (прислушивается). Нет... Багаж получить, то да се...
Пауза.
Любовь Андреевна прожила за границей пять лет, не знаю, какая она теперь стала... Хороший она человек. Легкий, простой человек. Помню, когда я был мальчонком лет пятнадцати, отец мой покойный - он тогда здесь на деревне в лавке торговал - ударил меня по лицу кулаком, кровь пошла из носу... Мы тогда вместе пришли зачем-то во двор, и он выпивши был. Любовь Андреевна, как сейчас помню, еще молоденькая, такая худенькая, подвела меня к рукомойнику, вот в этой самой комнате, в детской. «Не плачь, говорит, мужичок, до свадьбы заживет...»
Пауза.
Мужичок... Отец мой, правда, мужик был, а я вот в белой жилетке, желтых башмаках. Со свиным рылом в калашный ряд... Только что вот богатый, денег много, а ежели подумать и разобраться, то мужик мужиком... (Перелистывает книгу.) Читал вот книгу и ничего не понял. Читал и заснул.

Д у н я ш а. А собаки всю ночь не спали, чуют, что хозяева едут.

Л о п а х и н. Что ты, Дуняша, такая...

Д у н я ш а. Руки трясутся. Я в обморок упаду.

Л о п а х и н. Очень уж ты нежная, Дуняша. И одеваешься как барышня, и прическа тоже. Так нельзя. Надо себя помнить.

Входит Епиходов с букетом; он в пиджаке и в ярко вычищенных сапогах, которые сильно скрипят; войдя, он роняет букет.

Е п и х о д о в (поднимает букет). Вот садовник прислал, говорит, в столовой поставить. (Отдает Дуняше букет.)

Л о п а х и н. И квасу мне принесешь.

Д у н я ш а. Слушаю. (Уходит.)

Е п и х о д о в. Сейчас утренник, мороз в три градуса, а вишня вся в цвету. Не могу одобрить нашего климата. (Вздыхает.) Не могу. Наш климат не может способствовать в самый раз. Вот, Ермолай Алексеич, позвольте вам присовокупить, купил я себе третьего дня сапоги, а они, смею вас уверить, скрипят так, что нет никакой возможности. Чем бы смазать?

Л о п а х и н. Отстань. Надоел.

Е п и х о д о в. Каждый день случается со мной какое-нибудь несчастье. И я не ропщу, привык и даже улыбаюсь.

Дуняша входит, подает Лопахину квас.

Я пойду. (Натыкается на стул, который падает.) Вот... (Как бы торжествуя.) Вот видите, извините за выражение, какое обстоятельство, между прочим... Это просто даже замечательно! (Уходит.)

Д у н я ш а. А мне, Ермолай Алексеич, признаться, Епиходов предложение сделал.

Л о п а х и н. А!

Д у н я ш а. Не знаю уж как...Человек он смирный, а только иной раз как начнет говорить, ничего не поймешь. И хорошо, и чувствительно, только непонятно. Мне он как будто и нравится. Он меня любит безумно. Человек он несчастливый, каждый день что-нибудь. Его так и дразнят у нас: двадцать два несчастья...

Л о п а х и н (прислушивается). Вот, кажется, едут...

Д у н я ш а. Едут! Что ж это со мной... похолодела вся.

Л о п а х и н.. Едут в самом деле. Пойдем встречать. Узнает ли она меня? Пять лет не видались.

Д у н я ш а (в волнении). Я сейчас упаду... Ах, упаду!

Слышно, как к дому подъезжают два экипажа. Лопахин и Дуняша быстро уходят. Сцена пуста. В соседних комнатах начинается шум. Через сцену, опираясь на палочку, торопливо проходит Фирс, ездивший встречать Любовь Андреевну; он в старинной ливрее и в высокой шляпе; что-то говорит сам с собой, но нельзя разобрать ни одного слова. Шум за сценой все усиливается. Голос: «Вот пройдемте здесь...» Любовь Андреевна, Аня и Шарлотта Ивановна с собачкой на цепочке, одеты по-дорожному, Варя в пальто и платке, Гаев, Семеонов-Пищик, Лопахин, Дуняша с узлом и зонтиком, прислуга с вещами - все идут через комнату.

А н я. Пройдемте здесь. Ты, мама, помнишь, какая это комната?

Л ю б о в ь А н д р е е в н а (радостно, сквозь слезы). Детская!

В а р я. Как холодно, у меня руки закоченели. (Любови Андреевне.) Ваши комнаты, белая и фиолетовая, такими же и остались, мамочка.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Детская, милая моя, прекрасная комната... Я тут спала, когда была маленькой... (Плачет.) И теперь я как маленькая... (Целует брата, Варю, потом опять брата.) А Варя по-прежнему все такая же, на монашку похожа. И Дуняшу я узнала... (Целует Дуняшу.)

Г а е в. Поезд опоздал на два часа. Каково? Каковы порядки?

Ш а р л о т т а (Пищику). Моя собака и орехи кушает.

П и щ и к (удивленно). Вы подумайте!

Уходят все, кроме Ани и Дуняши.

Д у н я ш а. Заждались мы... (Снимает с Ани пальто, шляпу.)

А н я. Я не спала в дороге четыре ночи... теперь озябла очень.

Д у н я ш а. Вы уехали в великом посту, тогда был снег, был мороз, а теперь? Милая моя! (Смеется, целует ее.) Заждалась вас, радость моя, светик... Я скажу вам сейчас, одной минутки не могу утерпеть...

А н я (вяло). Опять что-нибудь...

Д у н я ш а. Конторщик Епиходов после Святой мне предложение сделал.

А н я. Ты все об одном... (Поправляя волосы.) Я растеряла все шпильки... (Она очень утомлена, даже пошатывается.)

Д у н я ш а. Уж я не знаю, что и думать. Он меня любит, так любит!

Аня (глядит в свою дверь, нежно). Моя комната, мои окна, как будто я не уезжала. Я дома! Завтра утром встану, побегу в сад... О, если бы я могла уснуть! Я не спала всю дорогу, томило меня беспокойство.

А н я. Выехала я на Страстной неделе, тогда было холодно. Шарлотта всю дорогу говорит, представляет фокусы. И зачем ты навязала мне Шарлотту...

В а р я. Нельзя же тебе одной ехать, душечка. В семнадцать лет!

А н я. Приезжаем в Париж, там холодно, снег. По-французски говорю я ужасно. Мама живет на пятом этаже, прихожу к ней, у нее какие-то французы, дамы, старый патер с книжкой, и накурено, неуютно. Мне вдруг стало жаль мамы, так жаль, я обняла ее голову, сжала руками и не могу выпустить. Мама потом все ласкалась, плакала...

В а р я (сквозь слезы). Не говори, не говори...

А н я. Дачу свою около Ментоны она уже продала, у нее ничего не осталось, ничего. У меня тоже не осталось ни копейки, едва доехали. И мама не понимает! Сядет на вокзале обедать, и она требует самое дорогое и на чай лакеям дает по рублю. Шарлотта тоже. Яша тоже требует себе порцию, просто ужасно. Ведь у мамы лакей Яша, мы привезли его сюда...

В а р я. Видела подлеца.

А н я. Ну что, как? Заплатили проценты?

В а р я. Где там.

А н я. Боже мой, Боже мой...

В а р я. В августе будут продавать имение...

А н я. Боже мой...

Л о п а х и н (заглядывает в дверь и мычит). Ме-е-е... (Уходит.)

В а р я (сквозь слезы). Вот так бы и дала ему... (Грозит кулаком.)

А н я (обнимает Варю, тихо). Варя, он сделал предложение? (Варя отрицательно качает головой.) Ведь он же тебя любит... Отчего вы не объяснитесь, чего вы ждете?

В а р я. Я так думаю, ничего у нас не выйдет. У него дела много, ему не до меня... и внимания не обращает. Бог с ним совсем, тяжело мне его видеть... Все говорят о нашей свадьбе, все поздравляют, а на самом деле ничего нет, все как сон... (Другим тоном.) У тебя брошка вроде как пчелка.

А н я (печально). Это мама купила. (Идет в свою комнату, говорит весело, по-детски.) А в Париже я на воздушном шаре летала!

В а р я. Душечка моя приехала! Красавица приехала!

Дуняша уже вернулась с кофейником и варит кофе.

(Стоит около двери.) Хожу я, душечка, цельный день по хозяйству и все мечтаю. Выдать бы тебя за богатого человека, и я бы тогда была покойной, пошла бы себе в пустынь, потом в Киев... в Москву и так бы все ходила по святым местам... Ходила бы и ходила. Благолепие!..

А н я. Птицы поют в саду. Который теперь час?

В а р я. Должно, третий. Тебе пора спать, душечка. (Входя в комнату к Ане.) Благолепие!

Входит Яша с пледом, дорожной сумочкой.

Я ш а (идет через сцену, деликатно). Тут можно пройти-с?

Д у н я ш а. И не узнаешь вас, Яша. Каковы вы стали за границей.

Я ш а. Гм... А вы кто?

Д у н я ш а. Когда вы уезжали отсюда, я была этакой... (Показывает от пола.) Дуняша, Федора Козоедова дочь. Вы не помните!

Я ш а. Гм... Огурчик! (Оглядывается и обнимает ее; она вскрикивает и роняет блюдечко.)

Яша быстро уходит.

Д у н я ш а (сквозь слезы). Блюдечко разбила...

В а р я. Это к добру.

А н я (выйдя из своей комнаты). Надо бы маму предупредить: Петя здесь.

В а р я. Я приказала его не будить.

А н я (задумчиво). Шесть лет тому назад умер отец, через месяц утонул в реке брат Гриша, хорошенький семилетний мальчик. Мама не перенесла, ушла, ушла без оглядки... (Вздрагивает.) Как я ее понимаю, если бы она знала!

А Петя Трофимов был учителем Гриши, он может напомнить...

Входит Фирс, он в пиджаке и белом жилете.

Ф и р с (идет к кофейнику, озабоченно). Барыня здесь будут кушать... (Надевает белые перчатки.) Готов кофий? (Строго, Дуняше.) Ты! А сливки?

Д у н я ш а. Ах, боже мой... (Быстро уходит.)

Ф и р с (хлопочет около кофейника). Эх ты, недотепа... (Бормочет про себя.) Приехали из Парижа... И барин когда-то ездил в Париж... на лошадях... (Смеется.)

В а р я. Фирс, ты о чем?

Ф и р с. Чего изволите? (Радостно.) Барыня моя приехала! Дождался! Теперь хоть и помереть... (Плачет от радости.)

Входят Любовь Андреевна, Гаев и Симеонов-Пищик; Симеонов-Пищик в поддевке из тонкого сукна и шароварах. Гаев, входя, руками и туловищем делает движение, как будто играет на бильярде.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Как это? Дай-ка вспомнить... Желтого в угол! Дуплет в середину!

Г а е в. Режу в угол! Когда-то мы с тобой, сестра, спали вот в этой самой комнате, а теперь мне уже пятьдесят один год, как это ни странно...

Л о п а х и н. Да, время идет.

Г а е в. Кого?

Л о п а х и н. Время, говорю, идет.

Я желаю побеспокоить вас, Авдотья Федоровна, на пару слов.

Д у н я ш а. Говорите.

Е п и х о д о в. Мне бы желательно с вами наедине... (Вздыхает.)

Д у н я ш а (смущенно). Хорошо... только сначала принесите мне мою тальмочку... Она около шкапа... Тут немножко сыро...

Е п и х о д о в. Хорошо-с... принесу-с... Теперь я знаю, что мне делать с моим револьвером... (Берет гитару и уходит наигрывая.)

Я ш а. Двадцать два несчастья! Глупый человек, между нами говоря. (Зевает.)

Д у н я ш а. Не дай бог, застрелится.

Я стала тревожная, все беспокоюсь. Меня еще девочкой взяли к господам, я теперь отвыкла от простой жизни, и вот руки белые-белые, как у барышни. Нежная стала, такая деликатная, благородная, всего боюсь... Страшно так. И если вы, Яша, обманете меня, то я не знаю, что будет с моими нервами.

Я ш а (целует ее). Огурчик! Конечно, каждая девушка должна себя помнить, и я больше всего не люблю, ежели девушка дурного поведения.

Д у н я ш а. Я страстно полюбила вас, вы образованный, можете обо всем рассуждать.

Пауза.

Я ш а (зевает). Да-с... По-моему, так: ежели девушка кого любит, то она, значит, безнравственная.

Приятно выкурить сигару на чистом воздухе... (Прислушивается.) Сюда идут... Это господа...

Дуняша порывисто обнимает его.

Идите домой, будто ходили на реку купаться, идите этой дорожкой, а то встретятся и подумают про меня, будто я с вами на свидании. Терпеть этого не могу.

Д у н я ш а (тихо кашляет). У меня от сигары голова разболелась... (Уходит.)

Яша остается, сидит возле часовни. Входят Любовь Андреевна, Гаев и Лопахин.

Л о п а х и н. Надо окончательно решить,- время не ждет. Вопрос ведь совсем пустой. Согласны вы отдать землю под дачи или нет? Ответьте одно слово: да или нет? Только одно слово!

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Кто это здесь курит отвратительные сигары... (Садится.)

Г а е в. Вот железную дорогу построили, и стало удобно. (Садится.) Съездили в город и позавтракали... желтого в середину! Мне бы сначала пойти в дом, сыграть одну партию...

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Успеешь.

Л о п а х и н. Только одно слово! (Умоляюще.) Дайте же мне ответ!

Г а е в (зевая). Кого?

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. (глядит в свое портмоне). Вчера было много денег, а сегодня совсем мало. Бедная моя Варя из экономии кормит всех молочным супом, на кухне старикам дают один горох, а я трачу как-то бессмысленно. (Уронила портмоне, рассыпала золотые.) Ну, посыпались... (Ей досадно.)

Я ш а. Позвольте, я сейчас подберу. (Собирает монеты.)

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Будьте добры, Яша. И зачем я поехала завтракать... Дрянной ваш ресторан с музыкой, скатерти пахнут мылом... Зачем так много пить, Леня? Зачем так много есть? Зачем так много говорить? Сегодня в ресторане ты говорил опять много и все некстати. О семидесятых годах, о декадентах. И кому? Половым говорить о декадентах!

Л о п а х и н. Да.

Г а е в (машет рукой). Я неисправим, это очевидно... (Раздраженно, Яше.) Что такое, постоянно вертишься перед глазами...

Я ш а (смеется). Я не мог без смеха вашего голоса слышать.

Г а е в (сестре). Или я, или он...

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Уходите, Яша, ступайте...

Я ш а (отдает Любови Андреевне кошелек). Сейчас уйду. (Едва удерживается от смеха.) Сию минуту... (Уходит.)

Л о п а х и н. Ваше имение собирается купить богач Дериганов. На торги, говорят, приедет сам лично.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. А вы откуда слышали?

Л о п а х и н. В городе говорят.

Г а е в. Ярославская тетушка обещала прислать, а когда и сколько пришлет, неизвестно...

Л о п а х и н. Сколько она пришлет? Тысяч сто? Двести?

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Ну... Тысяч десять-пятнадцать, и на том спасибо.

Л о п а х и н. Простите, таких легкомысленных людей, как вы, господа, таких неделовых, странных, я еще не встречал. Вам говорят русским языком, имение ваше продается, а вы точно не понимаете.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Что же нам делать? Научите, что?

Л о п а х и н. Я вас каждый день учу. Каждый день я говорю все одно и то же. И вишневый сад, и землю необходимо отдать в аренду под дачи, сделать это теперь же, поскорее,- аукцион на носу! Поймите! Раз окончательно решите, чтобы были дачи, так денег вам дадут сколько угодно, и вы тогда спасены.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Дачи и дачники - это так пошло, простите.

Г а е в. Совершенно с тобой согласен.

Л о п а х и н. Я или зарыдаю, или закричу, или в обморок упаду. Не могу! Вы меня замучили! (Гаеву.) Баба вы!

Г а е в. Кого?

Л о п а х и н. Баба! (Хочет уйти.)

Л ю б о в ь А н д р е е в н а (испуганно). Нет, не уходите, останьтесь, голубчик. Прошу вас. Может быть, надумаем что-нибудь!

Л о п а х и н. О чем тут думать!

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Не уходите, прошу вас. С вами все-таки веселее.

Я все жду чего-то, как будто над нами должен обвалиться дом.

Г а е в (в глубоком раздумье). Дуплет в угол. Круазе в середину...

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Уж очень много мы грешили...

Л о п а х и н. Какие у вас грехи...

Г а е в (кладет в рот леденец). Говорят, что я все свое состояние проел на леденцах... (Смеется.)

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. О, мои грехи... Я всегда сорила деньгами без удержу, как сумасшедшая, и вышла замуж за человека, который делал одни только долги. Муж мой умер от шампанского,- он страшно пил,- и, на несчастье, я полюбила другого, сошлась, и как раз в это время,- это было первое наказание, удар прямо в голову,- вот тут на реке... утонул мой мальчик, и я уехала за границу, совсем уехала, чтобы никогда не возвращаться, не видеть этой реки... Я закрыла глаза, бежала, себя не помня, а он за мной... безжалостно, грубо. Купила я дачу возле Ментоны, так как он заболел там, и три года я не знала отдыха ни днем, ни ночью; больной измучил меня, душа моя высохла. А в прошлом году, когда дачу продали за долги, я уехала в Париж, и там он обобрал меня, бросил, сошелся с другой, я пробовала отравиться... Так глупо, так стыдно... И потянуло вдруг в Россию, на родину, к девочке моей... (Утирает слезы.) Господи, Господи, будь милостив, прости мне грехи мои! Не наказывай меня больше! (Достает из кармана телеграмму.) Получила сегодня из Парижа... Просит прощения, умоляет вернуться... (Рвет телеграмму.) Словно где-то музыка. (Прислушивается.)

Г а е в. Это наш знаменитый еврейский оркестр. Помнишь, четыре скрипки, флейта и контрабас.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Он еще существует? Его бы к нам зазвать как-нибудь, устроить вечерок.

Л о п а х и н (прислушиваясь). Не слыхать... (Тихо напевает.) «И за деньги русака немцы офранцузят». (Смеется.) Какую я вчера пьесу смотрел в театре, очень смешно.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. И, наверное, ничего нет смешного. Вам не пьесы смотреть, а смотреть бы почаще на самих себя. Как вы все серо живете, как много говорите ненужного.

Л о п а х и н. Это правда. Надо прямо говорить, жизнь у нас дурацкая...

Мой папаша был мужик, идиот, ничего не понимал, меня не учил, а только бил спьяна, и все палкой. В сущности, и я такой же болван и идиот. Ничему не обучался, почерк у меня скверный, пишу я так, что от людей совестно, как свинья.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Жениться вам нужно, мой друг.

Л о п а х и н. Да... Это правда.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. На нашей бы Варе. Она хорошая девушка.

Л о п а х и н. Да.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Она у меня из простых, работает целый день, а главное, вас любит. Да и вам-то давно нравится.

Л о п а х и н. Что же? Я не прочь... Она хорошая девушка.

Пауза.

Г а е в. Мне предлагают место в банке. Шесть тысяч в год... Слыхала?

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Где тебе! Сиди уж...

Фирс входит; он принес пальто.

Ф и р с (Гаеву). Извольте, сударь, надеть, а то сыро.

Г а е в (надевает пальто). Надоел ты, брат.

Ф и р с. Нечего там... Утром уехали, не сказавшись. (Оглядывает его.)

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Как ты постарел, Фирс!

Ф и р с. Чего изволите?

Л о п а х и н. Говорят, ты постарел очень!

Ф и р с (не расслышав). А еще бы. Мужики при господах, господа при мужиках, а теперь все враздробь, не поймешь ничего.

Г а е в. Помолчи, Фирс. Завтра мне нужно в город. Обещали познакомить с одним генералом, который может дать под вексель.

Л о п а х и н. Ничего у вас не выйдет. И не заплатите вы процентов, будьте покойны.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Это он бредит. Никаких генералов нет.

Входят Трофимов, Аня и Варя.

Г а е в. А вот и наши идут.

А н я. Мама сидит.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а (нежно). Иди, иди... Родные мои... (Обнимая Аню и Варю.) Если бы вы обе знали, как я вас люблю. Садитесь рядом, вот так.

Все усаживаются.

Л о п а х и н. Наш вечный студент все с барышнями ходит.

Т р о ф и м о в. Не ваше дело.

Л о п а х и н. Ему пятьдесят лет скоро, а он все еще студент.

Т р о ф и м о в. Оставьте ваши дурацкие шутки.

Л о п а х и н. Что же ты, чудак, сердишься?

Т р о ф и м о в. А ты не приставай.

Л о п а х и н (смеется). Позвольте вас спросить, как вы обо мне понимаете?

Т р о ф и м о в. Я, Ермолай Алексеич, так понимаю: вы богатый человек, будете скоро миллионером. Вот как в смысле обмена веществ нужен хищный зверь, который съедает все, что попадается ему на пути, так и ты нужен.

Все смеются.

В а р я. Вы, Петя, расскажите лучше о планетах.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Нет, давайте продолжим вчерашний разговор.

Т р о ф и м о в. О чем это?

Т р о ф и м о в. Мы вчера говорили долго, но ни к чему не пришли. В гордом человеке, в вашем смысле, есть что-то мистическое. Быть может, вы и правы по-своему, но если рассуждать попросту, без затей, то какая там гордость, есть ли в ней смысл, если человек физиологически устроен неважно, если в своем громадном большинстве он груб, неумен, глубоко несчастлив. Надо перестать восхищаться собой. Надо бы только работать.

Г а е в. Все равно умрешь.

Т р о ф и м о в. Кто знает? И что значит - умрешь? Быть может, у человека сто чувств и со смертью погибают только пять, известных нам, а остальные девяносто пять остаются живы.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Какой вы умный, Петя!..

Л о п а х и н (иронически). Страсть!

Т р о ф и м о в. Человечество идет вперед, совершенствуя свои силы. Все, что недосягаемо для него теперь, когда-нибудь станет близким, понятным, только вот надо работать, помогать всеми силами тем, кто ищет истину. У нас, в России, работают пока очень немногие. Громадное большинство той интеллигенции, какую я знаю, ничего не ищет, ничего не делает и к труду пока не способно. Называют себя интеллигенцией, а прислуге говорят «ты», с мужиками обращаются, как с животными, учатся плохо, серьезно ничего не читают, ровно ничего не делают, о науках только говорят, в искусстве понимают мало. Все серьезны, у всех строгие лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем у всех на глазах рабочие едят отвратительно, спят без подушек, по тридцати, по сорока в одной комнате, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота... И, очевидно, все хорошие разговоры у нас для того только, чтобы отвести глаза себе и другим. Укажите мне, где у нас ясли, о которых говорят так много и часто, где читальни? О них только в романах пишут, на деле же их нет совсем. Есть только грязь, пошлость, азиатчина... Я боюсь и не люблю очень серьезных физиономий, боюсь серьезных разговоров. Лучше помолчим!

Л о п а х и н. Знаете, я встаю в пятом часу утра, работаю с утра до вечера, ну, у меня постоянно деньги свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди. Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей. Иной раз, когда не спится, я думаю: «Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами...»

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Вам понадобились великаны... Они только в сказках хороши, а так они пугают.

В глубине сцены проходит Епиходов и играет на гитаре.

(Задумчиво.) Епиходов идет...

А н я (задумчиво). Епиходов идет...

Г а е в. Солнце село, господа.

Т р о ф и м о в. Да.

Г а е в (негромко, как бы декламируя). О природа, дивная, ты блещешь вечным сиянием, прекрасная и равнодушная, ты, которую мы называем матерью, сочетаешь в себе бытие и смерть, ты живишь и разрушаешь...

В а р я (умоляюще). Дядечка!

А н я. Дядя, ты опять!

Т р о ф и м о в. Вы лучше желтого в середину дуплетом.

Г а е в. Я молчу, молчу.

Все сидят, задумались. Тишина. Слышно только, как тихо бормочет Фирс. Вдруг раздается отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий, печальный.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Это что?

Л о п а х и н. Не знаю. Где-нибудь далеко в шахтах сорвалась бадья. Но где-нибудь очень далеко.

Г а е в. А может быть, птица какая-нибудь... вроде цапли.

Т р о ф и м о в. Или филин...

Л ю б о в ь А н д р е е в н а (вздрагивает). Неприятно почему-то.

Пауза.

Ф и р с. Перед несчастьем то же было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь.

Г а е в. Перед каким несчастьем?

Ф и р с. Перед волей.

Пауза.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Знаете, друзья, пойдемте, уже вечереет. (Ане.) У тебя на глазах слезы... Что ты, девочка? (Обнимает ее.)

А н я. Это так, мама. Ничего.

Т р о ф и м о в. Кто-то идет.

Показывается прохожий в белой потасканной фуражке, в пальто; он слегка пьян.

П р о х о ж и й. Позвольте вас спросить, могу ли я пройти здесь прямо на станцию?

Г а е в. Можете. Идите по этой дороге.

П р о х о ж и й. Чувствительно вам благодарен. (Кашлянув.) Погода превосходная... (Декламирует.) Брат мой, страдающий брат... выдь на Волгу: чей стон... (Варе.) Мадемуазель, позвольте голодному россиянину копеек тридцать...

Варя испугалась, вскрикивает.

Л о п а х и н (сердито). Всякому безобразию есть свое приличие!

Л ю б о в ь А н д р е е в н а (оторопев). Возьмите... вот вам... (Ищет в портмоне.) Серебра нет... Все равно, вот вам золотой...

П р о х о ж и й. Чувствительно вам благодарен! (Уходит.)

В а р я (испуганная). Я уйду... я уйду... Ах, мамочка, дома людям есть нечего, а вы ему отдали золотой.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Что же со мной, глупой, делать! Я тебе дома отдам все, что у меня есть. Ермолай Алексеич, дадите мне еще взаймы!..

Л о п а х и н. Слушаю.

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Пойдемте, господа, пора. А тут, Варя, мы тебя совсем просватали, поздравляю.

В а р я (сквозь слезы). Этим, мама, шутить нельзя.

Л о п а х и н. Охмелия, иди в монастырь...

Г а е в. А у меня дрожат руки: давно не играл на бильярде.

Л о п а х и н. Охмелия, о нимфа, помяни меня в твоих молитвах!

Л ю б о в ь А н д р е е в н а. Идемте, господа. Скоро ужинать.

В а р я. Напугал он меня. Сердце так и стучит.

Л о п а х и н. Напоминаю вам, господа: двадцать второго августа будет продаваться вишневый сад. Думайте об этом!.. Думайте!..

Уходят все, кроме Трофимова и Ани.

А н я (смеясь). Спасибо прохожему, напугал Варю, теперь мы одни.

Т р о ф и м о в. Варя боится, а вдруг мы полюбим друг друга, и целые дни не отходит от нас. Она своей узкой головой не может понять, что мы выше любви. Обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым, вот цель и смысл нашей жизни. Вперед! Мы идем неудержимо к яркой звезде, которая горит там вдали! Вперед! Не отставай, друзья!

А н я (всплескивая руками). Как хорошо вы говорите!

Сегодня здесь дивно!

Т р о ф и м о в. Да, погода удивительная.

А н я. Что вы со мной сделали, Петя, отчего я уже не люблю вишневого сада, как прежде. Я любила его так нежно, мне казалось, на земле нет лучше места, как наш сад.

Т р о ф и м о в. Вся Россия наш сад. Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест.

Подумайте, Аня: ваш дед, прадед и все ваши предки были крепостники, владевшие живыми душами, и неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов... Владеть живыми душами - ведь это переродило всех вас, живших раньше и теперь живущих, так что ваша мать, вы, дядя, уже не замечаете, что вы живете в долг, на чужой счет, на счет тех людей, которых вы не пускаете дальше передней... Мы отстали по крайней мере лет на двести, и у нас нет еще ровно ничего, нет определенного отношения к прошлому, мы только философствуем, жалуемся на тоску или пьем водку. Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом. Поймите это, Аня.

А н я. Дом, в котором мы живем, давно уже не наш дом, и я уйду, даю вам слово.

Т р о ф и м о в. Если у вас есть ключи от хозяйства, то бросьте их в колодец и уходите. Будьте свободны как ветер.

А н я (в восторге). Как хорошо вы сказали!

Т р о ф и м о в. Верьте мне, Аня, верьте! Мне еще нет тридцати, я молод, я еще студент, но я уже столько вынес! Как зима, так я голоден, болен, встревожен, беден, как нищий, и - куда только судьба не гоняла меня, где я только не был! И все же душа моя всегда, во всякую минуту, и днем и ночью, была полна неизъяснимых предчувствий. Я предчувствую счастье, Аня, я уже вижу его...

А н я (задумчиво). Восходит луна.

Слышно, как Епиходов играет на гитаре все ту же грустную песню. Восходит луна. Где-то около тополей Варя ищет Аню и зовет: «Аня! Где ты?»

Т р о ф и м о в. Да, восходит луна.

Вот оно, счастье, вот оно идет, подходит все ближе и ближе, я уже слышу его шаги. И если мы не увидим, не узнaем его, то что за беда? Его увидят другие!

Опять эта Варя! (Сердито.) Возмутительно!

А н я. Что ж? Пойдемте к реке. Там хорошо.