Александр Грибоедов. Погибший за Россию. От грибоедова до карлова. послы россии и ссср, погибшие от рук убийц

В октябре 1828 г. в самый разгар русско-турецкой войны император Николай I через своего канцлера и министра иностранных дел графа Карла Нессельроде предписал российскому послу в Иране А. Грибоедову взыскать с Ирана очередной взнос в счет контрибуции, отклонив совет Грибоедова вести в Иране более гибкую политику. Грибоедов, видя бедственное положение Ирана, пытался уговорить российское правительство принять вместо денег хлопок, шелк, скот, драгоценности, но канцлер российского императора приказал точно выполнить условия Туркманчайского договора и дал ему царские инструкции, которые предписывали жесткую позицию в вопросах о сроках выплаты контрибуции и при осуществлении покровительства бывшим пленникам, желавшим вернуться на родину. В условиях войны России с Турцией такая инструкция ставила Грибоедова в затруднительное положение.

Иранский шах Фатх-Али надеялся, что Россия надолго увязнет в войне с Турцией. Правительство Ирана нарушало сроки выплаты контрибуции и препятствовало выдаче пленных. В стране были введены новые налоги, которые обосновывались необходимостью выплате долгов России. В мечетях и на базарах иранской столицы проходили многочисленные митинги, на которых звучали антироссийские выступления. Жертвой таких настроений в иранском обществе стал российский посол Александр Грибоедов, который в начале 1829 г. выехал из Тебриза (где находилась его миссия) в Тегеран для урегулирования спорных вопросов с шахом Ирана. Здесь против него была развязана ожесточенная кампания. Особенную активность проявляли приверженцы Аллаяр-хана, опального шахского министра. Гри­боедова изображали виновником введения новых налогов, предназначенных для уплаты контрибуции, обвиняли в укрывательстве у себя армян.

Грибоедов действительно предоставил в здании российской миссии в Тегеране убежище троим армянам, обратившимся к нему, согласно с 13 статьей Туркманчайского трактата, с просьбой об отправке их в Северную часть Армении, находящуюся на территории России. Среди этих армян был евнух Мирза-Якуб, служивший ранее главным хранителем шахских бриллиантов и знавший все тайны шахской казны.

11 февраля 1829 г., когда Грибоедов, получив у шаха Фатх-Али прощальную аудиенцию, уже собирался уезжать из Тегерана, возле большой тегеранской мечети собралась многочисленная толпа. Главный муджтехид(представитель высшего духовенства) обратился к толпе с призывом начать священную войну против «неверных». Разъяренная толпа бросилась к зданию российской миссии, жестоко расправилась с А.С. Грибоедовым (разрубив его на части) и его сотрудниками. Спастись удалось только секретарю миссии. И это все случилось при полном попустительстве шахских властей.

Сообщая об этом трагическом событии в Петербург, генерал И.Паскевич отмечал, что «англичане не вовсе были чужды участия в возмущении». Но Николай I предпочел признать официальную иранскую версию о том, что «происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова». Не желая осложнять отношений с Ираном в напряженный момент русско-турецкой войны, когда на присоединенных к России территориях Закавказья вспыхнули народные восстания, российское правительство удовлетворилось официальным извинением шаха. Царь милостиво принял от присланного шахом-Фатх-Али посланника шахской крови Хозрева-Мирзы в подарок ценный бриллиант Надир-Шах, удовлетворившись формальными извинениями иранского принца и его высказываниями недовольства в адрес покойного Грибоедова. Николай I отсрочил Ирану на несколько лет очередной взнос выплаты контрибуции.

В Иране продолжилась борьба за влияние между Россией и Великобританией, которая вылилась в Гератский конфликт 1837г.

Сразу скажем, по сей день есть заинтересованные лица, которые крепко держатся за английский след в убийстве Грибоедова. Версия появилась в «Московских ведомостях» 1829 года. Это и понятно, поскольку в Персии тогда существовали только российская и британская дипмиссии и царю, получившему в знак прощения за гибель посланника уникальный бриллиант «Шах», удобнее было выискать стрелочника на стороне Туманного Альбиона. Вторую жизнь этой версии дал Юрий Тынянов. В 1929 году, когда исполнилось 100 лет со дня трагической гибели российского посланника в Тегеране, появился тыняновский роман «Смерть Вазир-Мухтара».

Политическая ситуация, когда фактически были разорваны дипломатические отношения между большевистской Россией и Англией, подсказала Ю.Тынянову актуальную трактовку. В результате по романной версии английский дипкорпус в Персии оказался повинным в смерти Грибоедова.

По признанию самого Грибоедова, он не был ключевой фигурой в российско-персидских отношениях, что делало бы резонным его убийство для конкурирующего государства.

9 декабря 1827 года сам Грибоедов в письме к К.К. Родофиникину из Тебриза писал, что не будет иметь много дела в Тегеране, так как все дела с Россией решает Аббас-Мирза в Тебризе. Также он сообщает, что считает необходимым пригласить Аббас-Мирзу в Петербург. Генерала Паскевича он просит о наградах для английского посольства. Грибоедов был человеком фанатической честности. Во всяком случае, так характеризовал его генерал Ермолов. И человек подобного склада не стал бы ратовать за награждение английского дипкорпуса, если бы имели место серьезные интриги и неприязнь. И наконец, Англии как раз выгодно было, чтобы Россия выпотрошила из Персии двадцатимиллионную контрибуцию и тем самым заставила страну подсесть на иглу британских финансовых вливаний.

Беда в том, что фанатическая честность и вытекающая из этого качества доверчивость сделали его жертвой навязанного ему окружения.

Доверчивый ум

По всей видимости, в силу своей феноменальной порядочности Александр Грибоедов принимал за правду рассказы своего коварного окружения об «исторической родине армян на Кавказе». Под прессом армянской лжи поэт ошибочно считал, что армяне - автохтоны на Южном Кавказе и когда-то были насильственно изгнаны оттуда в Персию. Главным доказательством для него были церкви, которые он видел на территории азербайджанских ханств. По-видимому, он получил массу внушительной лжи во время пребывания в Эчмиадзинском монастыре и бесед с патриархом в январе 1820-го и июне 1827 года.

Скорее всего он даже не предполагал, что можно присвоить церкви другого народа, как это сделали армяне с албанскими церквами. Он также не ведал, что сам является жертвой фальсификаций, которыми его методично подкармливало армянское окружение.

19 июля 1827 года граф И. Паскевич, муж двоюродной сестры Грибоедова, поручил ему написать проект перемирия между Россией и Персией.

11 ноября 1827 года на втором заседании конференции, на которой обсуждались условия, предъявленные Паскевичем персидскому правительству, именно по инициативе Грибоедова были рассмотрены основные вопросы, относящиеся к армянскому народу. Как известно, поэт добился включения в Туркманчайский договор специальной 15-й статьи, которая стала юридической базой для массового переселения армян из Персии на исконные азербайджанские земли. Отметим, что после этого проект российского правительства о переселении 80 тыс. казаков на земли вдоль иранской границы потерял силу.

Взятие Эривани

К этому добавим, что именно Грибоедов остро обозначил вопрос о необходимости взятия Эриванской крепости, что в конечном итоге обеспечило армян территорией для создания государства там, где их раньше никогда не было. Об этом его донесение Паскевичу 30 июля 1827 года после переговоров с персидским наследным принцем Аббас-Мирзой из лагеря при селении Кара-Баба.

Наряду с политическими интересами России Грибоедов руководствовался желанием помочь армянскому народу вернуться на «историческую родину». Он проявлял о них заботу и после переселения на Кавказ. Из «Записок о переселении армян из Персии в наши области» узнаем, что Грибоедов предлагал передать 30-тысячное поголовье скота Эриванского cардара не армии и не казне, а новоприбывшим армянам, чтобы пополнить их хозяйство.

В кругу армян

С 1819 года помощником поэта был армянин Шамир Мелик-Бегляров, который работал в дипломатической канцелярии главнокомандующего на Кавказе. Со временем Грибоедов начал слепо доверять этому человеку. В его эпистолярном наследии достаточно писем, в которых он ходатайствует за Шамира, пишет, как скучает по нему и ждет обратно.

Сохранились сведения о том, что именно Шамир, который в 1847 году дослужился до чина полковника и кавалера ордена Святого Георгия IV класса, был одним из составителей нового проекта армянского государства на исконных азербайджанских землях.

Под его влиянием Грибоедов недолюбливал правителя гражданской канцелярии генерала Ермолова П.И. Могилевского, который помогал бекам Эриванского ханства (с 1828 года - Армянской области) получать русские чины и звания.

По настоятельному совету Шамира Грибоедов часто посещал Тифлисское армянское училище, периодически встречался с обученными армянами, которые привлекали его к чтению искусно сфальсифицированных «фундаментальных» трудов по истории Армении.

Письмо Паскевичу из Тебриза от 30 октября 1828 года показывает степень доверия Грибоедова к проармянскому фальсификатору. Поэт просит графа «завоеванные в Баязете А.Г. Чавчавадзе восточные манускрипты отправить в Академию наук О.И. Сенковскому, а не в Публичную библиотеку. (ПССГ. III, 227.) Речь идет об Осипе Сенковском, который выступал в поддержку армянских фальсификаций под литературной маской «Барон Брамбеус». Именно его В. Величко называл «первым наемником армян в русской литературе».

В Тебризе почти все сотрудники в его посольской миссии были армяне: канцелярист Рустам Бенсанян, личный переводчик Мелик Шахназар, Якуб Мархарян (Мирза-Якуб), казначей Василий Дадашьян (Дадаш-бек), курьеры Исаак Саркисов, Хачатур Шахназаров.

В архиве исследователя Н.К. Пиксанова сохранились документы, свидетельствующие о заботливом отношении поэта к этим людям. Среди них - отношение № 1402 от 14 августа 1827 года Азиатского департамента Грибоедова, в котором утверждается его выбор в переводчики поручика Шахназарова и коллежского регистратора В. Дадашева. Наряду с Шамиром армянин Дадашев тоже держал молодого дипломата под своим влиянием.

В декабре 1828 года Грибоедов отправил к Паскевичу отношение с просьбой объявить переводчику Шахназарову утвержденный чин штабс-капитана и выдать ему годовой оклад за работу.

Таким образом, проясняется, как и под каким влиянием формировалось сочувственное отношение молодого дипломата к армянам, которых он поначалу совсем не жаловал.

Наряду с этим сегодня проясняется степень виновности армянского окружения Грибоедова к его гибели. Рустам Бенсанян, он же Рустам-бек, был главной мулетой, поднимающей ярость персов против российского посланника. Хотя в некоторых источниках утверждают, что Грибоедов раздражал шаха и его двор своей дерзостью, тем, что он в туфлях заходил в шахские покои, эта версия держится на слабых подпорках. Современники отмечают особую грибоедовскую учтивость и любезность в обращении. Что касается хождения в обуви по коврам, то шах и его окружение наверняка лояльно относились к этому, поскольку в Туркманчае был подписан протокол о посольском церемониале, по которому русским дипломатам разрешалось на приеме у шаха находиться в европейской одежде и, следовательно, не разуваться.

Так что недовольство российским дипкорпусом в Персии вызывал не Грибоедов, как это внушается более 100 лет, а армяне. Вечно пьяный Рустамбек и его дружки затевали на базарах драки, бегали по улицам с обнаженной шашкой и грозили персам. Он и был главным подстрекателем, заставившим Грибоедова укрыть в посольстве двух армянок из гарема влиятельного вельможи Аллаяр-хана.

Убийство

Грибоедов относился к сановнику неприязненно, но в чем причина личной неприязни дипломата к этому человеку и случайно ли именно его наложниц требовал укрыть в посольстве Рустам-бек? Кстати, отметим, что женщины вовсе не просились в Россию, их силой забрали, ссылаясь на 13-ю статью Туркманчайского договора, не считаясь с тем, что они уже приняли мусульманство и имели детей от Аллаяр-хана.

Дальнейшее развитие действий само по себе предвещало трагический финал. Ночью 21 января 1829 года в двери российского посольства постучался Мирза-Якуб Маркарян и заявил, что желает воспользоваться правом пленника возвратиться на родину. Грибоедов отказал ему в приеме в столь позднее время. Но Маркарян вернулся утром и настаивал на своем. Это был евнух, сделавший за 15 лет блестящую карьеру казначея внутренних покоев шахского дворца, был доверенным лицом, знавшим тайны тегеранской элиты.

Посланцы шаха так и не смогли объяснить Грибоедову, что увозя евнуха, он фактически посягает на честь шаха. Тем временем наложницы Аллаяр-хана подняли громкий скандал, что по наущению Мирзы-Якуба их изнасиловал сводный брат Грибоедова Дмитриев. В тот же день Рустам-бек затеял очередную драку на базарной площади. Словом, армяне мастерски разыграли сценарий и довели события до кульминации. Персы, расценившие действия Грибоедова и его окружения как оскорбление достоинства всего народа, разгромили посольство и убили дипломата. Так Грибоедов стал жертвой лжи и вероломства.

Последствия

Однако смертью поэта не завершились конфликты и войны в Закавказье, а, наоборот, завязывался новый узел противоречий - так называемый карабахский конфликт.

Через 160 лет история повторилась. Как известно, под руководством Грибоедова армян переселяли в Эривань, Нахичевань и Карабах. В Эривани в 1918 году была провозглашена Армения, и азербайджанцы подарили им город Эривань и 9 тыс. квадратных километров территории, которые в советские годы выросли до 30 тысяч. А с 1988 года и по сей день армяне требуют отделения горной части Карабаха от Азербайджана.

Наша справка

Из недр гнусного национализма появились новые мутанты-разрушители, которые не оставили потомкам даже память о Грибоедове - Дворец сардара Эриванского ханства, в котором зимой 1828 года ссыльные декабристы показали единственную прижизненную постановку «Горе от ума» в присутствии автора.

А ведь армяне могли бы из уважения к памяти Грибоедова оставить дворец и установить мемориальную доску, свидетельствующую о важном факте русской истории и культуры. После этой постановки Дом сардара стал фактом русской культуры, своего рода храмом, в котором многомиллионные народы советского и постсоветского пространства могли почувствовать атмосферу высокого духовного наследия поэта, ссыльных декабристов, поставивших эту комедию. Но этот бесценный шедевр средневекового азербайджанского зодчества, эта непреходящая память о Грибоедове стерты с лица земли.

Еще в 1927 году, через сто лет после взятия Эривани Россией, дворец во всей своей яркой красе был местом туристического паломничества. Но это не остановило армянских вандалов. В 1964 году на этом месте уже дворца не будет. От него останутся лишь несколько каменных глыб.

Литературный мир отмечает годовщину смерти Александра Грибоедова. 30 января (11 февраля) 1829 года возбужденная толпа персов-фанатиков разгромила и разграбила Русскую миссию в Тегеране. Все сотрудники дипломатического корпуса, 37 человек, были зверски уничтожены – чудом уберегся только один человек.

"Детонатором" для толпы стало то, что в стенах русской миссии попросили убежище две женщины-христианки, грузинка и армянка. "Вас защитит русский флаг", - сказал им 34-летний посол Александр Грибоедов. Он надел парадный мундир с орденами и вышел к толпе: "Опомнитесь, на кого поднимаете руку, перед вами – Россия". Но его забросали камнями и сбили с ног.

Над телом посла было учинено самое изощренное надругательство. Труп волокли по мостовым, а изуродованные останки выбросили на помойку и засыпали известью. Грибоедова едва опознали по пальцу, простреленному на дуэли, сообщает РИА "Новости" .

После этого инцидента персидский шах прислал в Петербург вместе со своим сыном, в дар царю Николаю I, в качестве "откупной" за убийство посла легендарный алмаз "Шах". Это - редкой красоты камень, более тысячи лет ходивший по рукам многих царей, о чем свидетельствуют надписи на гранях. 90 карат, 18 грамм весом, 3 см длиной, желтого цвета, необыкновенно прозрачный. Сегодня драгоценный самородок хранится в Алмазном Фонде России, находящемся в Кремле.

Грибоедова убили из-за жен персидского шаха

По случаю годовщины гибели Грибоедова корреспондент газеты Speed-Инфо отправился в Иран, где ему удалось выяснить неизвестные подробности, при которых погиб русский писатель и дипломат.

В городе Язд репортер встретился с 65-летним иранцем по имени Парвиз Хусейни-Барари, который утверждает, что является потомком (праправнуком) Александра Грибоедова. Парвиз, говорящий по-русски, написал книгу о своем великом предке, которая должна выйти в Иране в ближайшее время.

По его словам, прапрадед был "большим шалунишкой". В Персии он продолжал "шалить", плевал на обычаи, не снимал калоши во дворце шаха и откровенно пользовался женщинами, говорит Парвиз.

В книге Парвиз описывает эпизод со своей прапрабабушкой, Нилуфар, женой шаха, у которой, как он утверждает, была связь с Грибоедовым. Парвиз говорит, что Фатх Али Шах стремился задобрить посла и устраивал ему "ночи любви".

"15 октября 1828 года Александр Сергеевич пришел на аудиенцию к шаху. Но Фатх Али улыбнулся: не угодно ли расслабиться? В покоях на коврах, плавно изгибаясь, вибрировала бедрами тоненькая наложница Нилуфар. На ее щиколотках в такт музыке позвякивали браслеты. Александр и не заметил, когда удалился шах. Уж больно девушка напоминала жену Нину: те же черные глаза, тонкие брови. Даже возраст - 16 лет. Вот только беременная Нина осталась в пограничном Табризе. Подойди, милая... - Александр коснулся талии Нилуфар, похожей на стебель эсфанда. Девушка, изогнувшись, встала на колени, и совсем рядом он увидел ее детскую шейку с бьющейся синей жилкой и нежную грудь. А слуги все подносили блюда с пахлавой, фруктами, дынями..."

В своем труде Парвиз описывает не совсем лицеприятные подробности жизни представителей России в Тегеране: "Молочный брат Грибоедова Александр Дмитриев и слуга Рустам-бек затевали пьяные драки на базарах, устраивали оргии в посольстве, хватали девок, приличных персиянок и насиловали. К тому же посольские здорово пили. Как-то, захмелев, Грибоедов прижал к себе Нилуфар: - Хочешь уйти из гарема?"

О трагических событиях, предшествовавших гибели Грибоедова, Парвиз повествует следующим образом:

"1 января 1829 года в дверь русской миссии в Тегеране постучали: Я - Мирза-Якуб, армянин. Много лет назад меня оскопили, отправили в гарем к шаху. Хочу вернуться на родину. Я буду полезен, знаю много секретов. Бледная Нилуфар стояла рядом: О, прошу, мой господин! С нами еще Мариам, Ширин, Эльназ...Грибоедов понимал: вывезти с собой такого шпиона, как Мирза-Якуб, - это подарок самому Николаю I. Но главное... Нилуфар! Оставить! Всех оставить в посольстве! - скомандовал он. Утром женщин повели в баню. Пока Нилуфар нежилась в опочивальне Грибоедова, Сашка с Рустам-беком заваливали шахских жен прямо на горячие лавки. Весть, что в русском посольстве бесчестят жен Фатх Али Шаха, мгновенно облетела Тегеран, и к Грибоедову явился посланник из дворца: "Господин посол, вы обязаны вернуть женщин. Они его жены. Значит - собственность. Как и евнух Мирза-Якуб!"

На требование посланника Грибоедов ответил резким отказом, а 30 января (11 февраля) толпа взбешенных мусульман ворвалась в посольство и отбила женщин".

Что касается Нилуфар, то, по словам Парвиза, она бежала из гарема. Скиталась по деревням и затем родила сына от Грибоедова - Резу.

Парвиз сожалеет, что нет возможности провести генетическую экспертизу. Дело в том, что останки Грибоедова захоронены в Тбилиси в монастыре святого Давида и об эксгумации не может быть и речи.

"В России так и не поняли, за что расправились с посланником", - говорит Парвиз. "Все свалили на политику. А причем здесь она? Ищите женщину!", - заключает он.

Биографическая справка

Александр Грибоедов родился в 1795-м году, в Москве, в старинной дворянской семье, ревностно сохранявшей патриархальный дух. Получив хорошее домашнее образование, одаренный юноша поступил сначала в Благородный пансион при Московском университете, а вскоре стал его студентом, обучаясь сразу на трех факультетах – словесном, юридическом и физико-математическом. В этом учебном заведении всегда царил дух свободомыслия и новых идеалов, созвучный натуре Грибоедова. Он обратился к литературе, стал сочинять стихи, писать комедии, острые публицистические статьи. Но все было лишь пробой пера. Первый драматургический опыт – комедия "Молодые супруги", оказалась неудачной и не оставила следа.

Получив по окончании университета ученую степень кандидата словесности, зная шесть языков, Грибоедов намеревался продолжить карьеру ученого, но жизнь повернулась иначе, и он поступил на службу в Коллегию иностранных дел. Молодого дипломата направили в Персию, в Тавриз, секретарем Русской миссии при шахе. Именно там он и начал писать "Горе от ума". В 1824 году, когда произведение было закончено, прочитано в салонах и разошлось в рукописях, ее автор необыкновенно прославился.

В 1828 году он сыграл большую роль в подготовке и заключении выгодного для России Туркманчайского мира с Персией. Царь оценил это и присвоил ему звание полномочного министра в Персии.

33-летний Грибоедов страстно влюбился в 15-летнюю Нину, дочь своего тифлисского знакомого, грузинского писателя князя Александра Чавчавадзе. С юной женой, ожидающей ребенка, Грибоедов отправился на службу. На время он оставил Нину в приграничном Тавризе, а сам отправился в Тегеран, где его и поджидала страшная смерть. У потрясенной страшным известием Нины начались преждевременные роды. Новорожденного мальчика в этот же день окрестили и назвали в честь отца, Александром. Но недоношенный младенец не выжил и отправился за своим отцом.

16-летняя вдова, красоту которой сравнивали с красотой Натальи Пушкиной, больше не вышла замуж и оплакивала свое горе всю жизнь. Она прожила 53 года и ежедневно проделывала непростой путь из дома - до горы Мтацминды, где в пантеоне у церкви Святого Давида был похоронен ее муж и ребенок. Нина поставила часовню на могиле, а в ней - памятник, на котором изобразила плачущую себя. Рядом - надпись: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской; но для чего пережила тебя любовь моя?.."

Автор знаменитой пьесы «Горя от ума» был не только драматургом. Александр Сергеевич Грибоедов являлся выдающимся дипломатом, пианистом и композитором. Но его гений блистал недолго: в 34 года его постигла ужасная смерть, за которую персидский шах заплатил Российской империи алмазом удивительной красоты.

Талант заметен сразу

Будущий поэт и дипломат родился 15 января 1795 году в Москве в дворянской богатой семье. У него был брат Павел, который умер в раннем возрасте, и сестра Мария, выдающаяся пианистка и арфистка. Грибоедов никогда не питал уважения к женщинам (и даже в шутку называл их «крикливый пол»), но с сестрой он до конца жизни сохранил тёплую дружбу. Свою знаменитую пьесу «Горе от ума» он писал в комнате Марии, стараясь избежать шума и назойливых знакомых. Она же была единственным человеком, посвящённым в тайну написания этого произведения до его публикации.

С раннего детства Александр удивлял всех пытливым умом и усидчивым характером – вместо того, чтобы играть и резвиться со сверстниками, он подолгу мог сидеть и прилежно заниматься науками. Первичное образование и воспитание мальчику дала мать Анастасия Фёдоровна и несколько профессиональных гувернёров, которые помогли ему уже в шестилетнем возрасте освоить три европейских языка.

С семи лет Александр учился в высшем учебном заведении для дворянских детей – в Московском университетском благородном пансионе. Там Александр изучал различные предметы, но особое внимание он уделял словесным и нравственно-политическим наукам. Кроме этого он выучил ещё три иностранных языка. Окончил юноша пансион с отличием, получив прекрасное разностороннее образование.

Трудные поиски себя

В 1812-ом году началась война с Наполеоновскими захватчиками. И Александр, пренебрегая гражданской карьерой, пошёл в армию. Он вступил в ряды Московского гусарского полка в чине младшего офицера. Юный Александр жаждал славы и подвигов, но встать на защиту Родины ему помешала длительная болезнь. Даже после войны пылкий Александр не сумел добиться успехов на военном поприще – до самого ухода из армии он так и оставался в звании корнета кавалерии. Зато именно здесь Грибоедов впервые пробовал себя в литературе: за годы службы он написал несколько очерков, статей и переводов.

Разочаровавшись в военной службе, Александр оставил её в начале 1816 года и переехал в Петербург. Здесь он хотел отдохнуть и определиться с дальнейшей своей судьбой. В столице Грибоедов завёл многочисленные знакомства в светском обществе и среди знаменитых драматургов. Они помогли юноше всерьёз взяться за литературную деятельность. А чуть позже Александр вступил в ряды масонской ложи «Соединённые друзья». Но их программа полностью не устраивала Александра, и в 1817 году он помог создать новую масонскую ложу.

Жизнь в Петербурге позволила юному Александру узнать быт, эгоизм, лицемерие и узость взглядов высшего общества. Воспитанный в духе идеализма и гуманизма, Александр был возмущён, и это вдохновило его написать ряд комедий, в которых появляется персонаж, прообраз Чацкого. Намного позже полученный от жизни в столице опыт лёг в основу сюжета его знаменитой обличительной пьесы.

Великий дипломат

В 1817 году Александр поступил на службу в Коллегию иностранных дел. Свою карьеру он начал в должности переводчика, но спустя всего год он стал секретарём посольства в Персию (ныне Ирак). В этом же году Грибоедов уехал на Восток, даже не подозревая, что именно здесь найдёт свою смерть.

Вся дипломатическая служба Грибоедова была связана с постоянными поездками из России в Персию или Грузию. Воспоминания о кочевой жизни легли в основу многочисленных путевых заметок и дневников драматурга. На Востоке он работал по службе, а когда возвращался домой в Петербург (иногда на год и больше), то принимался за литературную деятельность и сочинял вальсы и сонаты для фортепиано, которые поражали слушателей своей гармоничностью. Служебные обязанности побудили Александра выучить ещё 4 восточных языка.

В 1825 году Грибоедов был в Киеве, где некоторое время встречался с декабристами. Это не прошло для него даром – в январе следующего года его задержали и доставили в столицу, подозревая в связях с подпольщиками. Но так как не нашлось никаких компрометирующих доказательств, то через полгода подозреваемого отпустили. К счастью, арест не повлиял на службу и карьеру Грибоедова, и он продолжил работу.

1828 год ознаменовался для него участием в подписании мирного договора с Персией в деревне Туркманчай. Александр разрабатывал условия этого трактата и приложил немало усилий для его подписания. Так завершилась русско-персидская война 1826-1828 гг.

После успеха в Туркманчае Грибоедову дали повышение – его назначили на пост министра-резидента в Тегеране. По пути в Персию он заехал в грузинский город Тифлис (ныне Тбилиси). Дипломат задержался там всего на несколько месяцев, но эти дни стали его последними счастливыми днями, которые полностью изменили его жизнь.

Большая любовь и страшная гибель

В Тифлисе Грибоедов гостил у давнего друга – грузинского князя Александра Гарсевановича Чавчавадзе, военного и поэта-романтика. Здесь он вновь встретил старшую дочь хозяина 15-летнюю Нину, с которой не виделся уже 6 лет. В то время Грибоедов учил девочку игре на фортепиано, и их связывала тёплая дружба. Но в 1828 году между ними вспыхнула настоящая любовь. 3 сентября они обвенчались в храме Сиони, несмотря на большую разницу в возрасте (Грибоедову было тогда 33). Вскоре после свадьбы Грибоедов продолжил путь в Персию. Нина Александровна сначала сопровождала мужа, но из-за беременности и болезней она была вынуждена на полпути повернуть назад.

Грибоедов во главе дипломатической миссии прибыл в Тегеран ко двору Фетх Али-шаха в начале января 1829 года. Он должен был склонить шаха к выполнению обязательств Туркманчайского мирного договора. Но переговоры затягивались, а в русское посольство приходило всё больше армянских беженцев, спасавшихся от исламских фанатиков. Принято считать, что укрытие беженцев и послужило поводом для разгрома русского посольства.

Нападение было совершено 11 февраля в 1829 году. Разъярённая толпа религиозных фанатиков ворвалась в здание посольства и жестоко перебила всех беженцев и членов русской дипмиссии. Уцелеть удалось лишь секретарю И. С. Мальцову. А зверски изуродованное тело Грибоедова опознали лишь по посольскому мундиру и следам старого ранения на левой руке, которое он получил 11 лет назад на дуэли с декабристом А. И. Якубовичем.

Но в этих событиях осталось много неясного. Специалисты и историки считают, что среди зачинщиков нападения были английские агенты – в интересах Англии было рассорить Россию с Персией. Единственного спасшегося человека – секретаря Мальцова – некоторые исследователи подозревают в связях с нападающими. А гибель Грибоедова до сих пор остаётся под сомнением – признаки, по которым опознали его тело, не могут считаться достаточными.

После

Резня в русском посольстве повлекла за собой международный скандал. Чтобы сгладить свою вину, шах послал императору Николаю I многочисленные подарки, в том числе крупный алмаз «Шах» массой более 88-ми карат. Благодаря этому, скандал был улажен, но драгоценный камень не смог заменить выдающегося дипломата.

Нина Александровна, узнав о гибели мужа, тяжело заболела, а её ребёнок родился мёртвым. 18 июня 1829 года она схоронила тело Грибоедова в Грузии у церкви Святого Давида (сейчас это пантеон Мтацминда). Траур по мужу она носила всю жизнь – на родине в Тифлисе её даже называли Чёрной розой. Умерла Нина Александровна от холеры в 1857 году.

Юрий ХЕЧИНОВ

Кавказ. 1850-е годы. К. Н. Филиппов. Масло, холст. По таким же дорогам проходили маршруты А. Грибоедова.

Москва. Памятник А. С. Грибоедову. 1959 год. Скульптор А. А. Мануйлов, архитектор А. А. Заварзин.

Н. А. Грибоедова (урожденная Чавчавадзе). 1820-е годы. Художник Э. Ф. Дессэе (?) запечатлел юную княжну вскоре после свадьбы, но передать всей ее прелести ему не удалось.

Наука и жизнь // Иллюстрации

Грузия. Цинандали. Вид дома и гостиной (справа) в имении тестя А. С. Грибоедова - князя А. Г. Чавчавадзе. (Ныне - Дом-музей.)

Сдача персами контрибуционных сумм в городе Тебрец 10 февраля 1828 года. К. П. Беггров с оригинала В. И. Мошкова. 1829 год.

Предполагаемый портрет секретаря И. Мальцова, уцелевшего после разгрома фанатиками русского посольства в Тегеране. 1830-е годы. Художник П. Ф. Соколов.

"Баге-Ильчи" ("Сад посла") в Тегеране - место, где был убит А. С. Грибоедов. Фотография начала ХХ века.

Тбилиси. Гора Мтацминда. Памятник на могиле Грибоедова у подножия церкви святого Давида. Скульптор В. И. Демут-Малиновский.

СЧАСТЛИВЫЙ ГОД

Первые дни пребывания на Кавказе А. С. Грибоедов посвятил изучению дипломатической почты, касающейся восточной политики, официальным визитам к военному губернатору Сипягину, тифлисскому гражданскому губернатору генерал-майору Ховену, подробному рапорту о своем прибытии и служебных новостях директору Азиатского департамента Родофиникину. Лишь после этого Грибоедов навестил Прасковью Ахвердову и всю полюбившуюся ему компанию принцесс, о каждой из которых он часто вспоминал в письмах к своей тифлисской приятельнице.

Теперь пред ним предстала уже другая Нина - стройная, черноглазая красавица-княжна. Она оставалась такой же приветливой и веселой без кокетства и жеманства, разговорчивой и умной без напыщенности и самовлюбленности, как и прежде, бесхитростной и доверчивой - и все же это была другая Нина.

Пользовавшийся успехом у женщин Грибоедов никогда не испытывал глубокой и сильной привязанности. Но очарованный Ниной, он не отводил взгляда от ее темно-карих глаз, обрамленных длинными ресницами и излучавших доброту и кротость. Трепетные чувства впервые овладели им.

Вернувшись в свою квартиру, он стал собираться в дорогу, чтобы как можно скорее выехать в действующую армию на встречу с генералом Паскевичем и получить от него наставления по поводу последних сношений с Тавризом и Тегераном.

13 июля 1828 года он покинул Тифлис, но... застрял в Шулаверах. Ливневые дожди, прошедшие накануне, полностью размыли и без того испорченные дороги до такого состояния, что сделали немыслимым любое передвижение. Экипажи вязли в грязи, а лошади не слушались ездоков. Пришлось повернуть назад.

Оказавшись волею судеб в городе, он поспешил к Ахвердовой.

Дальнейшее, что произошло в доме у вдовы, Грибоедов описал в письме к Фаддею Булгарину: "Это было 16-го. В этот день я обедал у старой моей приятельницы Ахвердовой, за столом сидел против Нины Чавчавадзе... все на нее глядел, задумался, сердце забилось, не знаю, беспокойства ли другого рода, по службе, теперь необыкновенно важной, или что другое придало мне решительность необычайную, выходя из стола, я взял ее за руку и сказал ей: Venez avec moi, j"ai quelque chose a vous dire" ("Пойдемте со мной, я хотел что-то сказать вам (фр.)").

Она меня послушалась, как и всегда, верно думала, что я ее усажу за фортепьяно, вышло не то, дом ее матери возле, мы туда уклонились, взошли в комнату, щеки у меня разгорелись, дыхание занялось, я не помню, что я начал ей бормотать, и все живее и живее, она заплакала, засмеялась, я поцеловал ее, потом к матушке ее, к бабушке, к ее второй матери Прасковье Николаевне Ахвердовой, нас благословили..."

В тот же день влюбленные в письме к отцу Нины попросили его благословения. Александр Чавчавадзе находился тогда в Эривани.

18 июля в письме из Тифлиса Грибоедов делится новостью с Амбургером, назначенным на должность генерального консула в Тавризе: "Дружески поздравьте меня. Я жених, но вернусь за женой не ранее зимы. Если она вполовину любит меня, как я ее, то, конечно, она сделает меня счастливым".

Но на следующий же день Грибоедов вынужден был покинуть свою невесту и отправиться в Гумри. Там, получив сообщение, что в тылу действуют отряды турецких партизан, он взял под свое командование две роты Карабинерского полка и сотню солдат и вместе с Мальцовым двинулся на подмогу Паскевичу.

К тому моменту, когда Грибоедов присоединился к Паскевичу, войска уже взяли осажденный Ахалкалаки. Обсудив важнейшие вопросы, Александр Сергеевич вновь вернулся в Тифлис, где тяжелый приступ лихорадки приковал его к постели. Он так исхудал, что даже не решался показываться на глаза своей невесте, и попросил в письме Прасковью Николаевну объяснить Нине причину исчезновения и нежно поцеловать ее. Но как только юная княжна узнала о болезни жениха, она тотчас поспешила к нему и не отходила от постели больного, пока ему не стало легче.

В середине августа в Тифлис, несмотря на жару, прибыл секретарь английской миссии, врач по профессии, Джон Макниль с супругой, чтобы навестить Грибоедова, с которым он был знаком, и поздравить его с новым назначением, а заодно справиться о здоровье и познакомиться с очаровательной невестой.

Едва оправившись от болезни, Грибоедов поспешил закончить все необходимые приготовления к свадьбе. Венчание состоялось 22 августа 1828 года в Сионском соборе. Во время обряда, из-за вновь скрутившей его лихорадки, Александр едва устоял на ногах. Его рука не удержала обручальное колечко, которое жених пытался надеть невесте. Оно упало на каменный пол. Но вздох сожаления и тревога, которые неслышно пронеслись среди присутствовавших в соборе, не смогли изменить царившее праздничное настроение.

Торжества продолжались на новой квартире Грибоедова, куда гостей пригласили на ужин. Аделунг, находившийся в это время в городе, сообщил отцу о событиях, связанных с женитьбой Грибоедова: "Весь Тифлис проявляет живейшее сочувствие к этому союзу; он любим и уважаем всеми без исключения; она же очень милое, доброе создание, почти ребенок, так как ей только что исполнилось 16 лет..." (На самом деле до 16 лет ей недоставало двух с половиной месяцев. - Прим. Ю. Х. )

Двоюродный брат Нины, Роман Чавчавадзе, увез молодоженов в Цинандали, родовое имение, и сдержал слово, данное отцом. Дело в том, что 4 ноября 1812 года в честь рождения дочери Александр Герсеванович велел наполнить лучшим вином зарытый в землю большой глиняный кувшин, а распить его в день свадьбы.

Именно это вино и откупорили в цинандальской усадьбе князя и рог за рогом наполняли золотистым кахетинским 16-летней выдержки.

Наутро Нину и Александра благословили фамильной иконой с изображением святой Марии в небольшой церквушке, которую воздвиг рядом с домом еще Герсеван Чавчавадзе, знаменитый дед Нины, бывший посол Грузии в России во времена царствования Ираклия II.

Целый день молодожены в сопровождении знатных кахетинцев любовались окрестнос тями, а вечером вновь предались шумному застолью и грузинским песнопениям, мелодии которых так нравились Грибоедову. Иногда, в свободные от празднества минуты, он даже наигрывал их на фортепьяно, стоявшее в гостиной князя.

Оставалось несколько дней до отъезда в Тавриз. Нина решила выехать в Персию вместе с мужем. Ее мать Саломэ взялась сопровождать дочь до Эривани, где в то время находился Александр Чавчавадзе.

Пока Мальцов и Аделунг, собираясь в дорогу, подбирали лошадей, навьючивали их подарками персидскому шаху и его приближенным, а также казенным скарбом, Грибоедов совершал с молодой супругой пешие и конные прогулки.

Излюбленным местом стал у них подъем от Сололакского ручья вверх к горе Мтацминда, откуда открывался прекрасный вид на долину Куры, вдоль которой разрастался новый город. Как-то во время одной из прогулок Грибоедов, обняв Нину, надолго задумался, ушел в себя, а затем промолвил:

Любовь моя, Нинули, если что случится со мной, дай слово, похорони останки мои вот здесь. Это самое пиитическое место!

О, нет, мой Александр, - горячо возразила она. - Оставь печаль, мы будем жить вечно. И любовь наша не померкнет, как не померкнет твой поэтический дар.

ПЕРСИДСКИЙ УЗЕЛ

Переполненный новым сильным чувством, оттеснившим тревогу, Грибоедов пишет Варваре Миклашевич: "...Женат, путешествую с огромным караваном, 110 лошадей и мулов, ночуем под шатрами на высотах гор, где холод зимний. Нинуша моя не жалуется, всем довольна, игрива, весела; для перемены бывают нам блестящие встречи, конница во весь опор несется, пылит, спешивается и поздравляет нас с счастливым прибытием туда, где бы вовсе быть не хотелось. Нынче нас принял весь клир монастырский в Эчмиадзине, с крестами, иконами, хоругвями, пением...

Но мне простительно ли, после стольких опытов, стольких размышлений, вновь бросаться в новую жизнь, предаваться на произвол случайностей, и все далее от успокоения души и рассудка. А независимость! которой я такой был страстный любитель, исчезла, может быть навсегда, и как ни мило и утешительно делить все с прекрасным, воздушным созданием, но это теперь так светло и отрадно, а впереди так темно! Неопределенно!! Всегда ли так будет!!. - и добавляет в конце письма: - Наконец, после тревожного дня, вечером уединяюсь в свой гарем; там у меня и сестра, и жена, и дочь, все в одном милом личике... Полюбите мою Ниночку. Хотите ее знать? В Malmaison, в Эрмитаже, тотчас при входе, направо, есть Богородица в виде пастушки Murillo - вот она".

Столица Армении устроила путешественникам торжественную встречу. Когда караван подходил к городу, от городских стен навстречу им двинулись кавалькада всадников и экипажи. Грибоедов пересел на лошадь и поскакал со своей свитой вперед.

Эриванский плац-адъютант, желая показать свои познания в русском языке, при встрече высокого гостя произнес:

Эриванское ханье поздравляет Ваше превосходительство на армянской земле!

После проезда по каменному мосту через Зангу Грибоедова встретило армянское и русское духовенство с хоругвями, иконами, свечами и кадильницами. Посланник соскочил с лошади, приложился к кресту, который протянул ему архиерей, и под приветственные возгласы горожан вошел в город. Два дня каждый из знатных ханов считал своей честью пригласить гостей на званые обеды и ужины.

А впереди Нину, Саломэ и Александра ждала новая встреча, желанная и трогательная. Она произошла 21 сентября 1828 года. "Рано утром, - писал Аделунг уже из Эривани своему отцу, - когда все еще спали, приехал из Баязета князь Чавчавадзе, отец мадам Грибоедовой, чтобы увидеть молодоженов до их отъезда в Персию: он начальник армянской провинции и поэтому не живет в Тифлисе..."

В Эривани генерал-майор, кавалер и участник Отечественной войны 1812 года, впервые увидел своего зятя, хотя и имел с ним до этого деловую переписку.

23 сентября Грибоедов направил Паскевичу служебное послание, в котором извещал о превратном истолковании местными чиновниками обеих сторон некоторых статей Туркманчайского договора и просил генерала предписать циркуляром всем пограничным начальникам Эривани, Карабага, Талыша и прочих областей неуклонно соблюдать принципы, направленные на пользу России. Из Эривани он отослал еще несколько отношений, касающихся подробностей антишахского бунта, поднятого в Хоросане одним из ханов, продвижений дел по уплате части суммы 8-го курура, а также об орденах и подарках, которыми российский император удостоил английского министра Джона Макдональда и других чиновников миссии. Из числа награжденных выпал секретарь капитан Джон Кемпбел. В своем послании Грибоедов просит исправить досадное упущение и наградить секретаря наравне с другими, что, по его мнению, будет с благодарностью воспринято всей английской миссией. Кроме того, он доводит до сведения Паскевича, что чрезвычайный посол России в Лондоне не сделал до сих пор никакого сообщения английскому двору о наградах, пожалованных российским государем, и просил поставить о том в известность вице-канцлера Нессельроде.

Недомогание, которое преследовало посланника на всем пути, вынуждало его часто задерживаться в дороге по нескольку дней, поэтому к переправе у Джульфы караван добрался лишь 1 октября 1828 года. Воспользовавшись остановкой, Грибоедов направил Паскевичу подробное письмо, в котором излагал веские соображения относительно непродуманной политики переселения армян в Нахичеванскую область, вызвавшей справедливые нарекания местных старожилов. В самой Нахичевани ранее бывшие в значительном меньшинстве армянские семьи после прибытия переселенцев из Персии заметно превысили по количеству проживающих там старожилов - мусульман. "Здесь армянам, пришельцам, лучше, нежели в ином месте, где я их встречал, - сообщал он Паскевичу, - но брожение и неудовольствие в умах татарских доходит до высочайшей степени..."

Грибоедов предлагает дипломатическое решение сложной и грозящей конфликтом проблемы: переселить часть армянских семей в другие места, тем более, что большинство из них испытывали стесненность в жилье, а отсюда и многие неудобства. "Но гораздо менее неудобства заслужить ропот 100 или 150 семейств, нежели целой провинции, новоприобретенной и пограничной, которую мы, наконец, заставили вздыхать о прежнем персидском правлении, известном вашему сиятельству своими неотеческими чувствами к подданным; я даже опасаюсь, - продолжал он, - что это все скоро явится в иностранных газетах, и не слишком в нашу пользу... У беков и ханов мы власть отнимаем, а в замену даем народу запутанность чужих законов".

В его предложениях уже виделся не только зрелый дипломат, но и государственный деятель, проникнутый уважением к законам и обычаям местных народностей, присоединенных к России, и радеющий о международном престиже своей отчизны. "Еще раз повторяю, - доказывал он правоту своих суждений, - что нельзя дать себя уразуметь здешнему народу иначе, как посредством тех родовых начальников и духовных особ, которые давно уже пользуются уважением и доверием, присвоенными их званиям..."

Подобные соображения мог высказать человек, глубоко изучивший местные обычаи во время длительной работы в Персии, на Кавказе, во время частых деловых поездок по этим краям. Для него главным желанием стало найти согласие не ценой бряцания оружием, а доверительным отношением и законной справедливостью к перешедшим на сторону России народам.

Различие во взглядах с Ермоловым, который считал основным орудием усмирения горских народов Кавказа силу и устрашение, с годами у Грибоедова упрочилось, а став министром -посланником, он окончательно убедился в неприемлемости карательных мер и необходимости уважительного отношения к аборигенам. Законность, справедливость и привлечение на сторону россиян старейшин и местной знати - вот к чему призывал правителя Кавказа Грибоедов, делая первые шаги на поприще дипломатической службы в новой должности.

"По ту сторону Аракса я был принят с большим почетом, - сообщал он уже 20 октября 1828 года вице-канцлеру, - так же, как и в Тавризе. Но всего более понравилась мне та добрая память, которую оставили наши войска в сельском народе. Войско михмандара, присланное ко мне от имени шаха, раздражало крестьян своими притеснениями и грубым обращением; бедные люди громко упрекали этих солдат в их несходстве с русскими, которые и справедливы, и ласковы, так что народ очень был бы рад их возвращению".

Не менее обстоятельно разъяснил он положение дел с уплатой 8-го курура, за которым стояли неразрешимые, с его точки зрения, трудности, связанные с обедневшим до крайности народом, которому нечего было передавать сборщикам доходов: "Аббас-Мирза отдал нам в заклад все свои драгоценности, - докладывал Грибоедов Нессельроде, - его двор, его жены отдали даже бриллиантовые пуговицы от своих платьев. Словом, крайность выше всякого описания".

Обремененный категорическим требованием российского правительства, МИДа и царского наместника на Кавказе графа Паскевича-Эриванского заполучить требуемые по Туркманчайскому трактату куруры, Грибоедов не соглашался на просьбы Аббас-Мирзы смягчить условия контрибуции. В послании к Нессельроде он приводил даже свой диалог с ним: "Точно вы не знаете, - говорил он мне, - что шах и слышать не хочет об этих деньгах и что оба курура падут на мою ответственность". Я возражал, что не обязан знать, какие у него домашние расчеты с отцом, что шах подписал и ратифицировал договор, а мое дело блюсти за исполнением его..."

Понимая бедственное положение персиян, новый посланник просил согласия Нессельроде заменить денежный долг и принять на ту же сумму товаров: хлопчатой бумаги, шелка, драгоценных вещей - или закупить лошадей, хлеба и прочих продуктов. "Извините, граф, - писал он Паскевичу, - что я так распространился об этом предмете, но я опасаюсь ответственности, в которую так легко попасть, когда дело идет о деньгах и когда нельзя ожидать ни откровенности, ни податливости от тех людей, с которыми мне приходится иметь дело".

Как это ни покажется странным, но Грибоедову приходилось обращаться и с просьбами, касавшимися бытовых условий своих сотрудников: "Мы живем здесь в таких условиях, что все от этого болеют, - информировал он Нессельроде. - Любой английский офицер живет в гораздо лучших условиях, чем я. Я уже издержал 900 дукатов на ремонт и меблировку комнат, которые я занимаю... Мой дом переполнен; кроме моих людей, в нем живут пленники, которых мне удалось отыскать, и их родственники, приехавшие за ними. Все они люди бедные, и у них нет другой возможности найти крышу над головой, кроме как в помещении миссии. До настоящего времени все мои люди, исключая меня и генерального консула, то есть секретари, переводчики, 10 казаков, которых я взял с собой, вынуждены квартировать в хибарах, из которых были выселены их владельцы, что, разумеется, не способствует поддержанию хорошего отношения к нам со стороны местных жителей".

В этом письме, охарактеризовав и свое унизительное положение, и положение остальных сотрудников российской миссии, Грибоедов впервые поставил вопрос о необходимости выделения некоторой суммы, по его скромным подсчетам, не превышающей 3000 туманов, а для обустройства посольства в Тегеране - еще дополнительно 7000 туманов.

Император счел просьбу посланника обоснованной, однако положительный ответ был облечен в поистине иезуитскую форму: "Государь всемилостивейше разрешил употребить 10 тысяч туманов на постройки и приличное обзаведение для помещения миссии нашей в упомянутых городах. Сию сумму, как экстраординарную, представляется вам заимствовать из денег 9 или 10 курура, имеющих впредь поступать от Персии в уплату контрибуции по договору Туркманчайскому".

Этот ответ ставил посланника в очень сложное положение. Из него следовало: чтобы обеспечить сотрудникам миссии приличествующий уровень жизни, Грибоедов должен после окончания и без того трудного сбора 8-го курура направить все усилия на обеспечение скорейших поступлений от 9-го курура. Лишь в этом случае он мог бы употребить часть суммы во благо своих сотрудников. Желание выполнить волю государя и условия Туркманчайского трактата подталкивало к скорейшему отъезду в Тегеран. Грибоедов временно отсрочил его, узнав об отсутствии в столице шаха.

Приезд Романа - брата Нины - в Тавриз внес радостное оживление в ее жизнь. До сего времени приятной отдушиной для нее служили лишь встречи с Джоном Макдональдом и его семьей, доброжелательно относившимися и к русскому посланнику, и к его молодой жене. В одном из писем к Родофиникину, сообщая о всех трудностях по сбору денег, с которыми пришлось столкнуться, Грибоедов в оправдание своей ревностной службы писал: "Еще вам доказательство, что у меня государево дело первое и главное, а мои собственные ни в грош не ставлю. Я два месяца как женат, люблю жену без памяти, а между тем бросаю ее здесь одну, чтобы поспешить к шаху за деньгами в Тегеран, а может и в Испаган, куда он на днях отправляется".

Тогда поездка отложилась, но в начале декабря она стала реальностью.

3 декабря 1828 года Грибоедов продолжил не отправленное им два с половиной месяца назад письмо, адресованное Миклашевич: "Верно, сами догадаетесь, неоцененная Варвара Семеновна, что я пишу к вам не в обыкновенном положении души. Слезы градом льются..."

Страдания Нины, вызванные мучительной беременностью, и та безропотность, с которой она переносила их, и грустные воспоминания об Александре Одоевском, томящемся в сибирской ссылке, были тому виной: "Сейчас пишу к Паскевичу, - сообщает он близкой приятельнице, - коли он и теперь ему не поможет, провались все его отличия, слава и гром побед, все это не стоит избавления от гибели одного несчастного и кого!!"

Обращаясь в тот же день к Паскевичу, Грибоедов писал: "Благодетель мой бесценный. Теперь, без дальних предисловий, просто бросаюсь к вам в ноги и, если бы с вами был вместе, сделал бы это, и осыпал бы руки ваши слезами...

Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского. Вспомните, на какую высокую степень поставил вас Господь Бог. Конечно, вы это заслужили, но кто вам дал способы для таких заслуг? Тот самый, для которого избавление одного несчастного от гибели гораздо важнее грома побед, штурмов и всей нашей человеческой тревоги... Сделайте это добро единственное и оно вам зачтется у Бога неизгладимыми чертами небесной его милости и покрова. У его престола нет Дибичей и Чернышевых, которые бы могли затмить цену высокого, христианского, благочестивого подвига. Я видел, как вы усердно Богу молитесь, тысячу раз видал, как вы добро делаете. Граф Иван Федорович, не пренебрегите этими строками. Спасите страдальца".

Строки, адресованные приближенному ко двору и обласканному им генералу, больше напоминали крик души, последнее желание человека, перед тем как броситься в бездну неизвестности, и просящего выполнить его волю.

9 декабря 1828 года, трогательно попрощавшись с женой, сотрудниками миссии и четой Макдональдов, Грибоедов покинул Тавриз, обещая скоро вернуться.

ГИБЕЛЬ ПОСЛАННИКА

Придворный астролог, составляя для шаха календарь на предстоящий месяц, отметил движение небесного светила к созвездию Скорпиона, а это предвещало серьезные потрясения. Тревожный прогноз он доложил Фетх-Али-шаху.

"Инш, Аллах", - промолвил стареющий властелин страны, предоставив все судьбе, но тем не менее приказал усилить охрану дворца...

В это время Грибоедов со свитой преодолевал Кафланку, горный хребет на пути в Тегеран. Ранняя стужа и выпавший обильный глубокий снег, из-за которого застревали лошади, делали путешествие медленным, утомительным и трудным. Русская миссия помимо посланника, Мальцова, Аделунга, врача и двух заведующих прислугой состояла из 30 человек - мусульман, русских, грузин и армян. Свиту сопровождал конный конвой из 16 кубанских казаков.

Преодолев заснеженный горный перевал, они вступили в город Зенджан, где их торжественно встретили высокие чиновники. На следующий день состоялся прием в честь прибытия высокого русского гостя, во время которого хозяин, принц Абдул-Мирза, подарил Грибоедову отличную лошадь. Кроме того, он передал посольству 15 лошадей взамен утомившихся в пути (которыми их снабдил в Тавризе наследный принц Аббас-Мирза). Столь дорогие подарки и знаки внимания, которыми персидские чиновники одаривали русскую миссию на всем протяжении долгого и трудного пути от Тавриза до Тегерана, предполагали ответные шаги со стороны российского посланника.

Грибоедов же, стесненный казенными деньгами, о чем он информировал и Паскевича и Нессельроде, не имея возможности отвечать тем же, вынужден был ограничиться одним или двумя червонцами, которыми расплачивался с хозяевами домов, где им случалось останавливаться на ночлег.

Мало того, ему приходилось по пути забирать у проезжающих купцов лошадей, взамен уставших, с обещаниями позже расплатиться с ними. И то и другое вызывало у многих заметное всем неудовольствие. Сам же Грибоедов очень надеялся, что основные и щедрые дары шаху от государя российского уже достигли Тегерана, куда они должны были прибыть морем из Астрахани.

Торжественный въезд в персидскую столицу совпал с днем, когда Солнце вошло в созвездие Скорпиона, что астролог счел неблагоприятным знаком. На следующий день Грибоедов нанес официальный визит министру иностранных дел Мирзе-Абдул-Хассан-хану и другим важным персидским чиновникам.

И лишь через день, после согласования церемониала приема русского посланника, состоялась его встреча с шахом, на которой Грибоедов вручил верительные грамоты. Персидский шах восседал на троне в полном праздничном облачении и в тяжелом украшенном камнями головном уборе, как этого требовал этикет.

Переговоры конечно же касались наиболее острых и болезненных для персиян проблем: возврата пленных, бывших российских подданных, полной уплаты 8-го курура и окончательной суммы контрибуции, определенной условиями Туркманчайского трактата, а также устранения препятствий торговле, которые чинили порой русским купцам персидские чиновники.

В знак уважения шах прислал русскому посланнику прекрасную лошадь с золотой уздечкой, ценные подарки и наградил его орденом Льва и Солнца I степени. Не забыты были и остальные члены русской миссии: чиновники получили подарки и ордена Льва и Солнца II степени, все остальные, включая казаков, охранявших русскую миссию, тоже удостоились подарков и золотых медалей.

А сам Грибоедов отправил жене красиво инкрустированный чернильный прибор, купленный им в одной из тегеранских лавок. На лицевой стороне чернильницы были изображены ангелы, а на тыльной стороне крышки по его просьбе выгравировали надпись на французском языке. Перевод ее гласил: "Пиши мне чаще, мой ангел Нинули, навеки твой А. Г. 15 января 1829 г. Тегеран".

Ничто тогда не предвещало трагической развязки, даже несговорчивость Грибоедова во время официальных встреч с шахскими чиновниками, когда речь заходила о денежной контрибуции или о скрываемых у них пленных заложниках (за что его называли даже жестокосердным).

За несколько дней до отъезда в Тавриз, с которым Грибоедов так спешил и к которому даже заблаговременно подготовился, заказав дорожных волов и лошадей, в российское посольство пожаловал некий Мирза-Якуб и заявил о желании возвратиться на родину, в Армению. Грибоедов, выяснив все обстоятельства дела, принял в судьбе Мирза-Якуба деятельное участие, оставив его при миссии, что вызвало неудовольствие шаха.

Негодовал и шахский двор, требуя от русского посланника выдачи Мирзы-Якуба, который был к тому же, как оказалось, казначеем и главным евнухом, а значит, знал многие тайны личной жизни шаха. Мирза-Якуб мог огласить их, что считалось святотатством, а потому и вызывало всеобщее возмущение.

Ситуация еще более усугубилась тем, что во дворе посланника находились две грузинки, вывезенные ранее из Грузии. По требованию родственников они возвращались домой. Знатные хозяева настаивали на передаче им пленниц. Среди них был и Аллаяр-хан.

Грибоедов попал в сложный водоворот хитросплетений. Пылкое сердце гражданина и патриота на этот раз возобладало над холодным рассудком дипломата.

Чтобы как-то уладить разгорающийся конфликт, Грибоедов согласился на встречу Мирзы-Якуба с Манучар-ханом. Казалось, что все шло к примирению сторон, но... Мирза-Якуб в самый последний момент принял окончательное решение остаться под покровительством русского посланника, чем вызвал бурю негодования и проклятий в свой адрес.

"Продолжайте, отнимайте у меня и всех моих жен. Шах будет молчать, - восклицал по этому поводу властелин, оскорбленный неуступчивостью Грибоедова, - но мой сын наиб-султан едет в Петербург и будет лично на вас жаловаться Императору". Слова шаха во время последней аудиенции не возымели на Грибоедова никакого действия.

Местный чиновник, благосклонно относившийся к русскому посланнику, предупреждал о грозящей опасности, но Грибоедов стоял на своем: "Никому не дозволено поднять руку на посланника великой державы".

Однако наступившее утро 30 января оказалось роковым. Со стороны улиц, примыкавших к русскому посольству, стали доноситься зловещий топот и гул толпы, которая приближалась к ограде. Вскоре у ворот сгрудились люди, выкрикивавшие гневные проклятия. Многие из них вооружились палками, камнями, кинжалами, палашами...

Персидские стражники, приставленные к охране русского посольства, не в силах были воспрепятствовать напору толпы, которая, взломав ворота, ворвалась во двор: "Бекош ура! Бекош ура!! (Убей его!)" - неслось отовсюду, возбуждая в толпе фанатическую ярость.

Русские казаки, защищаясь, открыли стрельбу, но это лишь разъярило толпу, которая ворвалась в здание, растекаясь по помещениям, круша все на своем пути. Кто-то уже взламывал крышу, на помощь им спешили другие. Остановить лавину погромщиков и головорезов не было никаких сил. Местная стража, расступившись перед разъяренной толпой, осталась немым свидетелем свершившегося.

Облаченный в мундир русского посланника, Грибоедов с оружием в руках, в окружении свиты, пал после короткой схватки от рук убийц. Погибли и Аделунг, и доктор Мальберг, и канцелярист Кабулов, и переводчики, и Мирза-Якуб, и две грузинки, и камердинер Александр Грибов, и охранявшие посольство русские казаки...

"Дорогу послу, дорогу послу", - юродствовала толпа, выволакивая на улицу обезображенный труп русского дипломата, чтобы протащить его по персидской столице для всеобщего обозрения. Полуденное январское солнце отражалось в бликах, отбрасываемых очками, которые зацепились дужкой за его камзол.

Единственный, кто мог пролить свет на подробности разыгравшейся трагедии, - секретарь русского посольства Иван Мальцов, но он, заплатив сотню червонцев персидским стражникам, приставленным к его дверям, находился все это время в глубине другого помещения и мало что мог видеть.

Перебив охрану и прислугу, бесчинствующая толпа занялась мародерством, вытаскивая во двор одежду, стулья, диваны, шкафы, втаптывая в грязь бумаги, письма, служебные записки и черновые наброски. Студеный ветер еще долго раскидывал по опустевшему двору обрывки каких-то листков... и среди них, возможно, принадлежавшие перу поэта и дипломата, которые уже никогда не увидят свет.

Лишь под покровом ночи персидские сарбазы, переодев Мальцова в солдатскую одежду персидского воина, перевели его в шахский дворец.

Ужасная весть о гибели русского посланника и всей российской миссии в Тегеране достигла Тавриза 6 февраля, а уже 8 февраля Джон Макдональд направил письмо генералу Паскевичу: "...Бедная madame Грибоедова, дочь князя Чавчавадзе, только что вышедшая замуж, до сих пор не сознает той несправедливой потери, какую она понесла со смертью самого любящего и любимого из всех супругов. Она живет теперь с нами, Ваше сиятельство, и ее убитые горем родители могут быть уверены, что ей будет оказана самая нежная забота и внимание".

Русский консул Амбургер, которого Грибоедов перед отъездом просил уделить внимание Нине, узнав о трагедии и опасаясь за собственную жизнь, не дожидаясь распоряжения свыше, покинул Тавриз и переехал в Нахичевань под защиту русского оружия. Беспокоясь за участь дочери, начальник Эриванской области генерал-майор Александр Чавчавадзе поспешил испросить разрешение у графа Паскевича срочно выехать из Армении в Тавриз, но получил отказ.

Подчинившись требованию Паскевича не пересекать русско-персидской границы, обеспокоен ный за судьбу дочери, князь направил в Персию своего племянника Романа Чавчавадзе.

В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Только Мальцов мог прояснить истинную картину событий, произошедших в Тегеране, и это хорошо понимал Паскевич, который с нетерпением ждал его возвращения и был признателен английскому послу Джону Макдональду за проявленные хлопоты.

В письме к Нессельроде от 9 марта 1829 года граф сообщал: "Английская миссия в Персии во всяком случае проявляет все признаки тонкого вежливого приличия со времени несчастного дела Грибоедова. Заботы Макдональда о безопасности Мальцова и о том, чтобы он вернулся поскорее к нам, делают ему честь, и в моем последнем письме я приношу ему искреннюю благодарность".

Среди циркулярных писем, разосланных Министерством иностранных дел Российской империи в русские посольства европейских стран в связи с неслыханной трагедией в Тегеране, было и письмо к графу Христофору Ливену. В нем вице-канцлер уведомлял русского посла в Великобритании о том, что российский император остался доволен действиями британской миссии в Тавризе, последовавшими за гибелью русского посланника и всего посольства, и в первую очередь Макдональдом, который незамедлительно послал своего брата с официальной нотой протеста по поводу случившегося варварского акта.

Благодаря вмешательству английского посла находившегося под арестом в шахском дворце секретаря миссии Мальцова освободили, под конвоем доставили к Джульфинской переправе и передали российской стороне.

В первом донесении (18 марта 1829 года) из Нахичевани Мальцов объяснил подробности своего спасения и пребывания в шахском дворце, возлагая вину за кровавую расправу, учиненную чернью, на духовного лидера аятоллу Мирзу-Масих-Муджтехида не без подстрекательства Аллаяр-хана и других персидских чиновников, призывавших в главной тегеранской мечети вызволить из рук неверных якобы насильно удерживаемых там женщин и расправиться с главным возбудителем шахского спокойствия Мирзой-Якубом, уроженцем Эриванской области армянином Маркаряном.

В следующем послании он добавлял: "Аббас-Мирза показался мне истинно огорченным всем случившимся в Тегеране, ибо знает, что по ту сторону Кафланку все его ненавидят и он без пособия России никогда не может быть Шахом... Аббас-Мирза говорит, что он готов объявить войну Турции, если только это будет приятно Императору".

Когда Мальцов узнал о том, что его назначили генеральным консулом в Тавризе вместо неожиданно покинувшего город Амбургера, он обратился с частным письмом: "Из донесений моих, - писал он Паскевичу, - Ваше Сиятельство усмотреть изволите, que j"ai joue ruse pour ruse avec les Persans (что я отвечал хитростью на хитрость персиян (фр.). - Прим. Ю. Х. ) - и этим только сохранил я жизнь свою. Теперь нахожусь я на почве, осененной неизмеримым крылом двуглавого российского орла и говорю сущую правду своему начальству: этого персияне мне никогда не простят, и за все, что случится для них неприятного, будут питать личную злобу на меня".

Он просил Паскевича заступиться за него перед вице-канцлером и не возвращать к прежней работе, а по возможности подыскать "какое-нибудь секретарское место при одной из европейских наших миссий".

Гибель русского посланника в Тегеране резко изменила политическую ситуацию в регионе.

Уже 23 февраля 1829 года граф Паскевич сообщал вице-канцлеру Нессельроде в Петербург: "Дерзость турок и ныне простирается уже до того, что отряд их войск, пробравшись из Арзрума в Ахалцихский пашалык, невзирая на суровость зимы и непроходимые горные дороги, возмутил жителей разных санджаков и в числе от 12 до 15 тысяч человек с четырьмя пушками и мортирою явился в 20 верстах от Ахалциха и намеревался атаковать сей город.

С другой стороны, ужасное происшествие, случившееся с Полномочным Министром нашим в Персии г. Грибоедовым, о ком имел я честь известить Ваше Сиятельство в депеше № 18, угрожает войною с сею последнею Державою, ибо если ни Шах, ни Аббас-Мирза не участвовали в злодейском с г. Грибоедовым поступке, то несчастный сей случай, объясняя, до какой степени простирается буйство и неистовство персидской черни, показывает, сколь легко может вспыхнуть в Персии всеобщая революция противу тамошнего Правительства, если же оная случится, то, конечно, и наши границы не останутся неприкосновенными.

Теперь, когда обстоятельства столь разительно изменились не в пользу нашу, я решаюсь испрашивать не более как тех же самых подкреплений, о коих ходатайствовал прежде..."

Сообщения о приготовлениях в отдельных провинциях к войне против русских, а также намерения помочь туркам в их войне с Россией не могли не беспокоить Паскевича. Поэтому донесение Мальцова, в котором "усматривалась" непричастность шаха и его наследного принца к трагическим событиям, произошедшим в Тегеране, определили позицию генерала и дальнейший план действий. Главным в нем являлось предотвращение войны на два фронта: с Персией и Турцией.

Паскевич считал необходимым заручиться мнением самого государя, а не действовать самостоятельно в этой внезапно обострившейся и без того сложной обстановке. В конце марта главноуправляющий в Грузии наконец-то получил ответ от вице-канцлера. В нем Нессельроде излагал реакцию Николая I на трагические события и условия примирения сторон: "Ужасное происшествие в Тегеране поразило нас до высочайшей степени. Отношение вашего Сиятельства ко мне по сему предмету Государь Император изволил читать с чувством живейшего прискорбия о бедственной участи, столь внезапно постигшей Министра нашего в Персии и всю почти его свиту, сделавшихся жертвою неистовства тамошней черни. Достоинству России нанесен удар сильный, он должен быть торжественно изглажен явным признанием верховной Персидской власти в совершенной ей невиновности по означенному случаю.

При сем горестном событии Его Величеству отрадна была бы уверенность, что Шах Персидский и наследник Престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу, и это сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, не соображавшего поведение свое с грубыми обычаями и понятиями тегеранской черни, а с другой стороны, известному фанатизму и необузданности сей самой черни, которая одна вынудила Шаха в 1826 году начать с нами войну..."

Далее вице-канцлер сообщал Паскевичу согласие государя на приезд в Петербург либо Аббас-Мирзы, либо сына его с извинительным письмом от шаха в качестве единственного шага, "дабы в глазах Европы и всей России оправдать Персидский двор". Решение об отсрочке платежа 9-го и 10-го куруров, о которой так настаивал в свое время Грибоедов, Николай I предоставлял принять самому Паскевичу.

Ни сам вице-канцлер, никто другой из чиновников, ни тот же Паскевич не обмолвились и словом, в какие жесткие условия поставили Грибоедова, требуя от него неукоснительный сбор денежных средств, не считаясь с возможностями персиян и не соглашаясь с отсрочкой или со смягчением условий контрибуции. Так и не дождавшись приемлемых советов и решений, Грибоедов вынужденной несговорчивостью навлек на себя негодование персидской стороны.

Состояние же самого Паскевича можно было понять. Злодеяние, свершившееся в Тегеране, требовало отмщения, но сложившаяся обстановка, когда войска вели войну с Турцией, не позволяла ему ввергнуться в пределы другой страны без достаточного подкрепления.

Шахский двор тоже пребывал в большом замешательстве: с одной стороны, ожидая отмщения России, а с другой _ хотя и желал угодить северному соседу, все же боялся предпринять суровые меры против подстрекателей и виновников убийства русского посланника, чтобы не восстановить против себя мусульманское духовенство и не спровоцировать очередной народный бунт.

Некоторую ясность в намерения и действия персидской стороны вносит содержание письма министра иностранных дел Мирзы-Абдул-Хассан-хана к английскому посланнику, который выразил в ноте протеста свое крайне отрицательное отношение к произошедшим в Тегеране кровавым событиям.

В нем сообщалось, "что после внезапного и горестного убиения Российского Посланника Его Величество Шах в сердце своем положил непременное намерение наказать всех виновников и причастных к сему делу и ожидал только возвращения сына своего Рюхне Довлета, который по прибытию сюда представлением своим ускорил исполнение сего Шахского намерения выслать из Тегерана Муджтехида-Мирзу-Масиха, который собирал черный народ и приводил оный в волнение. Чернь хотела противиться выезду Муджтехида и произвести бунт в столице, но мы, всеусердные слуги Шахского Величества, старанием своим успели рассеять народные сборища и сокрушить все буйные замыслы... Поверьте, почтеннейший благоприятель, - завершал свое письмо министр, - что Шах слишком высоко ценит дружбу России, чтобы оставить без внимания должного сей Державы удовлетворение..."

В начале мая стало известно о согласии шаха послать своего внука Хозров-Мирзу в Петербург с официальными извинениями по поводу случившегося, и тогда Паскевич сразу же отправил в Тавриз князя Кудашева, который передал Аббас-Мирзе письмо, объясняющее причину выезда своего адъютанта навстречу Хозров-Мирзе: "дабы тем успокоить Родительское сердце Ваше и доказать вашему Высочеству, что я не упускаю из виду все то, что может послужить и спокойному следованию пути сына вашего, и тем доказать вам истинную мою приверженность".

От молодой Нины Грибоедовой старались всячески скрыть истину. Роман Чавчавадзе, приехавший в Тавриз, сумел убедить ее в том, что Грибоедов жив, и вселил в нее призрачную надежду. Ему даже удалось уговорить ее выехать в Тифлис, якобы по просьбе самого мужа, который собирался следом за ней вернуться домой.

Между тем весь Тифлис пребывал в трауре, и утаивать дальше такую ошеломляющую новость становилось невозможным. Сама же Нина в письме к жене английского посланник а 22 апреля 1829 года делилась своими переживаниями после возвращения в Тифлис: "Через несколько дней после моего приезда, тяжелых дней, проведенных в борьбе с тоской, охватившей меня, в борьбе с неясной тревогой и мрачными предчувствиями, все более раздиравшими меня, было решено, что лучше сразу сорвать покрывало, чем скрывать от меня ужасную правду. Свыше моих сил пересказывать вам все то, что я перенесла; я взываю к вашему сердцу любящей супруги, чтобы вы смогли оценить мою скорбь, я уверена, что вы поймете меня: мое здоровье не могло противостоять этому ужасному удару. Переворот, произошедший во всем моем существе, приблизил минуту моего избавления. Опустошенная душевными страданиями более, нежели страданиями физическими, лишь через несколько дней я смогла принять новый удар, который мне готовила судьба: мой бедный ребенок прожил час, а потом соединился со своим несчастным отцом - в мире, где, я надеюсь, будут оценены и их достоинства, и их жестокие страдания. Однако его успели окрестить, ему дали имя Александр в честь его бедного отца".

А в марте, когда весть о гибели Грибоедова долетела до России, его оплакивали и Петербург и Москва. "Смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна", - так написал А. С. Пушкин спустя несколько лет после случившегося в "Путешествии в Арзрум".

1 мая на Джульфинскую переправу конный эскорт из 50 персидских сарбазов во главе с офицером шахской охраны перевез тело убиенного полномочного российского министра Александра Грибоедова, чтобы передать его российской стороне. Навстречу им к переправе были посланы из Аббас-Абада православный священник и один батальон Тифлисско го пехотного полка с двумя полевыми орудиями. Среди тех, кто встречал тело Грибоедова, были генерал-майор Мерлини, полковник Эксан-хан, Андрей Амбургер, Роман Чавчавадзе, Петр Григорьев и другие.

"Когда мы встретили тело, батальон выстроился в два ряда. Гроб, содержавший бренные останки покойного Грибоедова, - докладывал Амбургер в письме Паскевичу, - находился в тахтиреване, сопровождаемом 50-тью конными, под начальством Келб-Али-султана, который остановился посередине. Когда вынули гроб из тахтиревана и уверились, сколько возможно, что он содержит тело покойного министра, отдали ему воинскую честь и отпели вечную память..."

Со слов Д. А. Смирнова, собирателя сведений о поэте и автора "Биографических известий о Грибоедове", известно, что сестра покойного Мария Сергеевна уверяла, что узнать его между мертвыми не было возможности, а потому якобы "в гроб положили первого попавшегося и с разными почестями привезли в русские владения".

Эту версию совершенно опровергает вдова Грибоедова. "Слухи, дошедшие до Марии Сергеевны, что тело А. С. (Грибоедова) не было найдено, несправедливы, - отвечала она в письме тому же Смирнову от 7 мая 1847 года. - Я знаю от людей верных, которые сопровождали его гроб, что тело его доставлено в Тифлис. Правда, говорили, что по лицу узнать его было нельзя, но он был узнан по мизинцу, сведенному от раны на дуэли".

Отдавая распоряжения по организации похорон, генерал Паскевич, находившийся в действующей армии на территории Турции, писал: "Поручаю сделать распоряжение, чтобы оное встречено приличной сану покойного почестью и с равной почестью предано земле в Тифлисе же, в церкви святого Давида..."

На этом месте настаивала Нина, выполняя тем самым волю своего покойного супруга.

Погребение назначили на 18 июля 1829 года, а отпевание решили провести в Сионском соборе, где несколькими месяцами ранее венчались влюбленные.

Рядом с облаченными в траур вдовой и ее родственниками находились военный губернатор Тифлиса генерал-адъютант Стрекалов, недавно назначенный на эту должность вместо внезапно скончавшегося генерала Сипягина, гражданский губернатор и коллега покойного по экономическим проектам Завилейский, генералы, офицеры и почетные жители Тифлиса. Кафедральный собор не смог вместить всех желающих присутствовать на панихиде, которую совершал сам экзарх Грузии, митрополит Иона.

Казалось, все население города вызвалось проводить в последний путь "русского зятя". В скорбном молчании, с горестными лицами шли они за гробом покойного. Все самое высшее и благородное сословие наряду с обычными горожанами участвовало в этой печальной процессии, отдавая последний долг поэту, министру-посланнику и мужу княжны Нины Александровны Чавчавадзе.

В книге записей Сионского собора, в части третьей об умерших в 1829 году и зарегистрированных тифлисским кафедральным Успенским собором, существует и поныне дата погребения Александра Сергеевича Грибоедова: 18 июля, а в графе "Кто, какою болезнью помер" значится: "Убит персиянами в Тегеране".

Матери и вдове покойного было выделено единовременное пособие в размере 60 тысяч рублей за причиненный ущерб. Самой же вдове назначили пожизненную пенсию в 5 тысяч рублей ассигнациями.

ПРИМИРЕНИЕ СТОРОН

Вице-канцлера Нессельроде помимо опасений, о которых высказывался Паскевич, волновали прерванные из-за неожиданного отъезда в Нахичевань генерального консула Амбургера сношения с Персией в тот самый неподходящий момент, когда мир с такой крупной южной державой особенно был необходим. В конце марта 1829 года в Петербурге решили отправить в Персию генерал-майора Долгоруко ва. В инструкции от 5 апреля, составленной в МИДе России для нового посланника, отмечалось, что "бедственная смерть нашего министра в Тегеране причинила вредную обстановку в приязненных сношениях наших с сею Державою, между тем как ныне дружба ея особенно нужна для нас по военным обстоятельствам с Оттоманской Портою".

Петербург остановил свой выбор на личности князя Долгорукова потому, что в последнюю Персидскую кампанию генерал-майор лично познакомился с наследником престола Аббас-Мирзой и в некоторой степени приобрел его благосклонность.

В первых же донесениях Долгоруков сообщал вице-канцлеру в Петербург о том, что уже знал Паскевич: о тех действиях, которые предпринял старший сын шаха Рюхне Довлет. "Давно обещанное наказание виновников катастрофы, постигшей посольство в Тегеране, наконец, состоялось, - писал он графу Нессельроде. - ...Шах приложил все свое старание к поимке тех, кто участвовал в избиении чиновников нашего посольства.

Более 1500 из них понесли, наконец, должное за их преступление кару: одних казнили смертью, другим рубили руки или резали носы и уши, около тысячи семейств прогнаны из Тегерана; кроме того, приняты строжайшие меры к поимке виновных, которые искали спасения в бегстве из столицы..."

Главный же подстрекатель персидской черни городской духовник аятолла Мирза-Масих -Муджтехид, несмотря на протесты мусульманского духовенства, в том числе и просителей из Исфагана, был с позором изгнан из страны и нашел приют в Карбеле - священном городе мусульман-шиитов в Азиатской Турции.

После завершения переговоров Хозров-Мирза со своей многочисленной свитой направился в Петербург с извинительными письмами к российскому императору от Фетх-Али-шаха и наследного принца Аббас-Мирзы и с подарками царскому двору.

Одно из шахских напутствий внуку перед его отъездом - навестить в Москве по пути следования в российскую столицу мать убиенного посланника Настасью Филипповну Грибоедову и просить у нее извинения.

В знак примирения Хозров-Мирза преподнес Николаю I загадочной формы и невиданных размеров алмаз "Шах", на гранях которого имелись превосходно выполненные арабской вязью надписи, первая из них датирована 1591 годом от Рождества Христова.

Лишь в середине октября 1829 года Хозров-Мирза со свитой покинул Петербург и отправился обратно в Персию, увозя надежду на долгий мир.

Та помпезность, с которой Хозров-Мирзу встретили в российской столице, нужна была России, чтобы еще более заручиться дружбой с недавно поверженным противником и обеспечить тем самым его нейтралитет в русско-турецкой войне. Смерть русского посланника оказалась лишь разменной монетой в политической игре. В ответном письме императора Николая I к наследному принцу Аббас-Мирзе сообщалось: "Мы надеемся, что принятие принца Хозров-Мирзы в Государстве Российском и почести, кои Ему были оказаны во время его пребывания здесь, Монаршее Наше доброжелательство к Государю Персидскому... Между тем, как для восстановления доверия и для водворения взаимной дружбы, для Нашего Государства необходимо соединиться с Нами узами приязни.

Мы со вниманием прочли извинения, изъявленные в полученном письме Вашем, и желая доказать наше расположение, Мы согласились на то, чтобы платеж двух курур, кои вы по Трактату обязались заплатить нам, был отсрочен еще на пять лет..."

Запоздалая просьба полномочного министра-посланника Александра Грибоедова смягчить, отсрочить уплату оставшихся двух куруров наконец была удовлетворена, а затем долг и вовсе простили.

Получив через князя Долгорукова высочайшую грамоту императора российского, предающую забвению трагический инцидент и примиряющую две соседствующие на юге державы, наследник престола Аббас-Мирза поспешил с ответом: "...Я до такой степени обрадован и утешен щедротами Вашего Величества и благосклонностью Вашею, столь осчастливлен и возвышен при Дворе Персидского Государства и других стран света, что не в силах описать и объяснить... В Высочайшей Грамоте Вашего Величества подтверждено, что Правительство Персидское не участвовало в несчастии, случившемся с прежним посланником, то я считаю долгом воздать хвалу Богу за то, что истина открыта взорам Вашего Величества".

БЕССМЕРТИЕ ЛЮБВИ

Власть смирилась с потерей гения, но молодая вдова оставалась безутешной в своем горе. Первые шаги ее были направлены на то, чтобы воздвигнуть на его могиле подобающий памятник, и 23 апреля 1830 года она обратилась с письмом к Фаддею Булгарину, прося у него совета, как у близкого друга покойного мужа: "До сего времени я не могла сделать никакого распоряжения о сооружении памятника над могилой покойного, при том же здесь и нет возможности исполнить сие согласно с моим желанием, - объяснила она причину своего обращения. - Уверена, что Вы не оставите поручить сие художнику, который мог бы изобразить достоинства Александра Сергеевича, несчастную его кончину и горесть друзей его..."

К письму она прилагала архитектурный рисунок предполагаемого места, где должен быть сооружен мавзолей.

На все издержки, в том числе и доставку памятника в Тифлис, Нина полагала вложить 10 тысяч рублей ассигнациями. Более значительная сумма требовалась для разборки скалы, сооружения мавзолея, обрамленного гранитом, и часовни над ним.

С этой целью она с отцом выезжала в Петербург, а затем остановилась ненадолго в Москве, чтобы обсудить планы с матерью и сестрой покойного мужа. Скульптурную композицию надгробия поручили выполнить известному в то время в Петербурге скульптору Демут-Малиновскому, а изготовить его - в мастерской итальянца Кампиони, которая находилась в Москве, у Кузнецкого моста, на Неглинной.

Полностью осуществить замысел Нине так и не удалось. В 1832 году раскрылся антиправительственный заговор, в котором участвовали грузины, мечтавшие о независимости страны. К ним причислили и генерал-майора Александра Чавчавадзе, еще в молодости его как неблагонадежного сослали в Тамбов, но вскоре простили и разрешили переехать в Петербург. На этот раз отставного генерала и признанного в Грузии поэта, в кругу которого бывали в числе других и "заговорщики", вновь отправили в ссылку, но уже в Костромскую губернию. Возникшие при этом материальные затруднения вынудили Нину обратиться к тифлисскому гражданскому губернатору Нико Палавандишвили с просьбой о содействии перед экзархом Грузии Моисеем, который сменил экзарха Иону: "Хотя прежде и имела я намерение возобновить всю Мтацминдскую церковь Святого Давида на свой счет, но как предположение сие не было утверждено в свое время духовным начальством, то и в имевшихся у меня к тому средствах последовала значительная перемена, и я не только воздвигнуть новую церковь, но и исправить вполне старую не имею уже возможность.

Посему я ныне принуждена ограничиться сооружением только памятника над прахом покойного мужа моего, статского советника Грибоедова, на что и покорнейше прошу Ваше сиятельство испросить мне благословение Высокопреосвященного экзарха Грузии".

Ответ оказался неутешительным, о чем Палавандишвили поставил в известность Нину Грибоедову: "Высокопреосвященный Моисей, архиепископ экзарх Грузии, видя из сообщенного мне отзыва Вашего, милостивая государыня, что по изменившимся обстоятельствам вы принуждены ныне ограничиться сооружением только памятника над прахом покойного мужа вашего, отношением от 27 февраля № 235 отвечал мне, что при настоящем положении ветхой Мтацминдской церкви никак предлагаемого памятника устроить не можно, дабы тяжестью оною и совсем не разрушить оной".

Священнослужители стояли на своем. Нина была в отчаянии. В довершение всего она получила известие из Москвы, из которого следовало, что памятник, заказанный ею, уже находится в пути.

Тогда она вновь, заручившись поддержкой тифлисского губернатора, обратилась к военному начальству с просьбой освидетельствовать место захоронения супруга и дать заключение по поводу устойчивости основания церкви святого Давида во время проведения работ по установке памятника. Она сама сопровождала тифлисского офицера, который занимался расширением Военно-Грузинской дороги и имел богатый опыт по этой части. После осмотра местности и скального грунта он дал удовлетворивший вдову ответ.

И вот наконец в июне 1833 года, после заключения инженеров-специалистов о том, что установка памятника на могиле не грозит, как утверждали духовные лица, разрушению Мтацминдс кой церкви, экзарх Грузии дал свое соизволение на его установку.

Пьедестал из черного мрамора и бронзовое изваяние плачущей вдовы, охватившей руками крест, и поныне находятся над могилой Александра Грибоедова. "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя" - гласит до боли трогательная надпись на восточной грани пьедестала, а на западной - "Незабвенному его Нина".

13 июня 1857 года Нина Грибоедова, обращаясь в письме к Николаю Муравьеву-Карскому, с супругой которого она воспитывалась в доме Ахвердовой, благодарила за присланные ей из Италии подарки и одновременно сообщала об отъезде сестры Катеньки из Тифлиса к себе в Мегрелию, куда и она в скором времени собирается, намереваясь погостить у нее в Зугдиди.

Судьба же распорядилась иначе. Разразившаяся в грузинской столице холера не только нарушила все планы, но и оборвала ее жизнь.

Три дня Нина пылала жаром, но и в полубреду не подпускала к себе никого, боясь за близких ей людей. На четвертый день ее не стало.

4 июля газета "Кавказ" с прискорбием сообщала: "Наше тифлисское общество понесло значительную потерю. В прошлую пятницу, июня 28, после краткой болезни скончалась Нина Александровна Грибоедова, урожденная Чавчавадзе. Отпевание тела ея происходило в прошлое воскресенье в Кашветской Георгиевской церкви, при стечении всех уважавших прекрасную личность покойной, бывшей всегда украшением лучших тифлисских салонов и столь рано похищенной смертью из их круга. Тело ея отнесено на руках в монастырь Святого Давида и положено в одном склепе рядом с ея супругом".

Вдоль Дворцовой улицы, мимо здания русского наместника медленно взбиралась на гору скорбящая толпа. Ни беспощадная эпидемия, ни жаркое июльское солнце, ни крутой подъем не остановили тех, кто пришел проститься с этой благородной и прекрасной женщиной, до конца жизни остававшейся преданной любимому мужу.

Глубоко переживая кончину сестры, не прожившей и 45 лет, Екатерина Дадиани сообщала тогда Николаю Муравьеву-Карскому в Рим, где пожилой генерал и друг семьи Чавчавадзе отдыхал с женою Софьей и детьми: "Дорогой и многоумещающей сестры моей Нины уже нет. Я лишилась моего ангела... В Тифлисе холера у меня похитила ее и тем лишила единственного моего друга".

Получив печальное известие, Муравьев-Карский, глубоко соболезнуя о кончине близкого ему человека, в конце ответа Екатерине сделал приписку: "Я не знал в жизни женщины более кроткой и добродетельной, чем Нина Грибоедова".