Сведения об авторе: Бетмакаев Алексей Михайлович, к.и.н., доцент кафедры всеобщей истории и международных отношений Алтайского государственного университета (г. Барнаул). Сферы научных интересов: история Германии после 1945 г., политология, международные отношения, европейская интеграция, глобализация.

Аннотация: В докладе анализируются зарубежные исследования 2000-х гг., которые рассматривают Холодную войну через призму конфликта культур, менталитета и идеологий.

Феномен «культурной холодной войны» в зарубежной историографии международных отношений

В опубликованной в начале этого года двухтомной энциклопедии «Культурные войны» ее редактор Р. Чепмен трактует этот термин как конфликт ценностей и идеологий. Его происхождение он усматривает в культуркампф («культурной борьбе»), которую в 1870-е гг. вели германский канцлер Отто фон Бисмарк и католическая церковь .

Холодная война как идеологический конфликт между Западом и Востоком - либеральными демократиями и советским коммунизмом - в полной мере может рассматриваться как «культурная война», что подтверждают зарубежные исследования по истории международных отношений после 1945 г., которые появились в последнее десятилетие.

Для советского режима, в котором марксистско-ленинская идеология была краеугольным камнем, идеологический конфликт («культурная война») был нормальным состоянием. Американский историк П. Дюкс обращает внимание на высказывания А. Жданова, секретаря по идеологии ЦК ВКП (б), о том, что «силы мракобесия и реакции сегодня направлены на борьбу против марксизма: Ватикан и расистская теория, бешеный национализм и идеалистическая философия, наемная желтая пресса и развратное буржуазное искусство. Но очевидно, что этого недостаточно. Сегодня под знаменем идеологической борьбы против марксизма мобилизованы большие резервы. Гангстеры, сутенеры, шпионы и преступные элементы приняты на работу». В другой речи Жданов обрушился на англоязычные фильмы и другие продукты массовой культуры, которые порабощают национальную культуру. В ответ предлагалось распространять «подлинное народное» советское искусство .

Исходя из эффективности пропаганды, особенно привлекательным для советского руководства было использование киноискусства (согласно ленинскому выражению «Из всех искусств для нас важнейшим является кино»). В статье британской исследовательницы С. Дэвис «Советское кино и ранняя Холодная война: фильм Пудовкина “Адмирал Нахимов” в контексте» анализируется развитие советской идеи о том, что кинофильмы являются оружием в Холодной войне. Она отмечает, что отношения СССР с Голливудом были крайне важны. Советский кинематограф находился в постоянном «диалоге» с американским кино, которое служило для него основным ориентиром и источником самоидентификации. Если в годы войны советские деятели кино часто стремились подражать американцам, то с началом Холодной войны советское руководство попыталось отойти от чрезвычайно влиятельной американской модели к национальному кино, способному привлечь разочарованных в американской культурной гегемонии. Все же сохранялась двусмысленность в советском восприятии: советские кинематографисты стремились к национальному кино, одновременно продолжая оценивать свое кино с точки зрения американской модели. В этом контексте неудивительно, что Жданов считал фильм «Адмирал Нахимов» советским аналогом известного американского фильма об адмирале Нельсоне «Леди Гамильтон» (1941 г.). Историк также обращает внимание, что в фильме явно прослеживается противопоставление превосходства высоких русских (советских) моральных качеств над западной буржуазной моралью. Появление фильма также совпало с дипломатическими попытками СССР оказать давление на Турцию и пересмотреть конвенцию Монтрё (1936 г.) о режиме черноморских проливов. В ходе создания фильма режиссер Вс. Пудовкин получал указания от Сталина, в результате которых интерпретация образа Нахимова изменилась с Нахимова как человека к Нахимову как адмиралу, который принимает исторические решения в ходе отражения нападения западных держав .

«Культурная холодная война» имела не только внутренний аспект (пропаганду среди своего населения), но и внешний (пропаганда за рубежом). По мере развития конфликта американские дипломаты стали считать, что должны улучшать образ США в мире. Общественные и культурные деятели поощряли власти проявлять больше влияния посредством американской культуры на другие страны. Американские руководители надеялись, что распространение американской культуры за границей будет способствовать утверждению демократических ценностей и подрыву позиций советского коммунизма.

Об этом подробно пишет американка Дж. С.И. Гинов-Хехт в статье «Насколько мы хорошие? Культура и Холодная война» в сборнике «Культурная Холодная война в Западной Европе, 1945-1960 гг.» . По ее мнению, образ Америки за границей после Второй мировой войны был плохим. Опросы общественного мнения в Западной Германии в 1945-1950 гг., например, показывали, что немцы боялись принятия демократических ценностей за счет утраты немецкого культурного наследия. Опрошенные полагали, что коммунисты читают классику, говорят на различных языках и слушают романтиков XIX в. Демократически настроенные зрители, напротив, увлекаются мультфильмами, поп-музыкой и потребительскими товарами. Коммунисты Восточной Европы и СССР использовали подобные представления об американской культуре в качестве краеугольного камня коммунистической пропаганды: американцы глупы, у них нет никакой культуры или, по крайней мере, ничего существенного в культурных достижениях. Но гегемония США угрожала уничтожить культуры других, более «передовых» наций. Правительство ГДР, например, неуклонно нападало на американскую культуру как проявление коррумпированной демократии.

Чтобы ответить на это нападение в «культурной войне», американское правительство учредило множество организаций и программ, в т.ч. Информационное агентство Соединенных Штатов (ЮСИА) и программу академических обменов Фулбрайта. В июле 1954 г. президент Эйзенхауэр инициировал создание программы культурного обмена для исполнительских видов искусства, чтобы улучшить восприятие в мире образа США. Культурная дипломатия стала частью американской стратегии ведения Холодной войны.

Чрезвычайный Фонд президента Эйзенхауэра по вопросам международных отношений выделял, начиная с 1954 г., 5 млн долларов ежегодно для организации 60 музыкальных туров за границей, включая мюзикл Дж. Гершвина «Порги и Бесс». Программы ЮСИА поддерживали организацию международных выставок, экспонаты которых оценивались как типичные для американской культуры и общества, включая потребительские товары, стандарт жизни и преимущества рыночной экономики.

Одним из самых высоких пунктов американской музыкальной дипломатии во время Холодной войны стал пианист Х. Ван Клиберн. В апреле 1958 г. 23-летний техасец поехал в Москву и получил первый приз на Международном конкурсе Чайковского с интерпретацией Концерта для фортепьяно Рахманинова № 3, став внезапно всемирно известным музыкантом. Н.С. Хрущев, композиторы Д. Шостакович и К. Кондрашин первыми поздравили молодого пианиста. Когда Клиберн возвратился домой, то для него был организован парад на Манхэттене, впервые в честь исполнителя классической музыки, а мэр Нью-Йорка объявил день его возвращения «Днем Ван Клиберна». Как подчеркивает Дж. С.И. Гинов-Хехт, в геополитической борьбе за Германию и Европу Клиберн доказал, что американец мог играть классическую музыку точно так же, как европейский музыкант. Что еще более важно, его работа свидетельствовала об уважении Америки к высокой культуре, что ставилось под сомнение коммунистической пропагандой. В 1959 г. президент Эйзенхауэр отправил дирижёра Л. Бернстайна и оркестр Нью-йоркской Филармонии в турне по Европе и СССР, чтобы убедить миллионы слушателей в культурной совместимости Старого и Нового света.

Американское музыкальное наступление в «культурной войне» не ограничивалось только исполнителями классической музыки. Историк Л. Давенпорт в монографии «Джазовая дипломатия» исследовал значение использования американского джаза для улучшения имиджа США . В книге достаточно убедительно показано, как американский джаз в качестве инструмента дипломатии с 1954 по 1968 гг. влиял на отношения сверхдержав в эру Холодной войны, поскольку джаз изменял образ США во всем мире. Джазовая дипломатия ослабила напряженность в американо-советских отношениях. Кроме того, поездки джазовых музыкантов за границу, в том числе и в СССР, отразили культурные, расовые и политические изменения (речь, в первую очередь идет о движении за гражданские права афро-американцев). Джазовая дипломатия остро освещала культурные и расовые парадоксы Америки на мировой арене. Джаз часто символизировал отчуждение черных американцев от американского общества. В то же самое время джаз был уникальным символом художественного и культурного динамизма американской демократии. Поскольку джаз оставался ярким свидетельством способности искусства преодолевать политические и культурные барьеры, джазовая дипломатия поместила отношения сверхдержав в сложный культурный контекст. Джаз отчетливо продемонстрировал появление нового американского идеала на мировой арене, которая поспособствовала свержению коммунистических режимов.

Феномен «культурной Холодной войны» продолжает находиться в центре внимания зарубежных исследователей, в особенности в связи с расширением научных исследований в рамках так называемой «новой политической истории», которая главное внимание уделяет анализу политической культуры и ее влиянию на общественно-политические отношения.

ЛИТЕРАТУРА

1. Culture Wars: An Encyclopedia of Issues, Viewpoints, and Voices. In 2 vols. / Ed. by R. Chapman. Armonk, 2010. P. XXVII.
2. Dukes P. The Superpowers: A Short History. L., 2000. P.110.
3. Davies S. Soviet Cinema in the Early Cold War: Pudovkin’s Admiral Nakhimov in Context // Across the Blocs: Cold War Cultural and Social History / Ed. by P. Major and R. Mitter. L., 2004. P. 39-55.
4. Gienow-Hecht J.C.E. How Good Are We? Culture and the Cold War // The Cultural Cold War in Western Europe, 1945-1960 / Ed. by G. Scott-Smith and H. Krabbendam. L., 2003. P. 225-236.
5. Davenport L.E. Jazz Diplomacy: Promoting America in the Cold War Era. Jackson, 2009.

» Советская пропаганда

© О.А. Костерева

Образ врага в отечественной политической культуре периода Холодной войны
Опыт анализа визуального источника

Образ врага в контексте «холодной войны» представляется довольно перспективной темой для изучения. Вся историография холодной войны сосредоточена, главным образом, на изучении событий политической истории. Но нельзя забывать, что любое политическое событие, тем более такое значительное явление, как «холодная война», находит свое место в политической культуре.

Посредством пропаганды образ того или иного явления входит в общественное сознание и формирует соответствующее отношение общества. В этом смысле очень мощным потенциалом воздействия на общество является визуальная пропаганда. В советском государстве это был в первую очередь плакат, в котором воплотились все символы советской эпохи. Теме «холодной войны» в плакате уделено значительное место на протяжении всего периода противостояния. Выходили целые альбомы с плакатами, посвященными событиям внешней политики, представленными в жанре политической карикатуры. В первую очередь нужно выделить таких мастеров этого вида творчества, как блестящая триада Кукрыниксы: Куприянов М.В., Крылов П.Н. и Соколов Н.А. Их карикатуры печатались также в журнале «Крокодил», пользовавшемся огромной популярностью. Этот источник дает богатый материал для исторического анализа: на нем можно выделить механизмы формирования образа врага и увидеть сам этот образ.Под образом врага в данном случае мы подразумеваем: кто для нас является врагом, какими качествами он обладает и что значит для государства и общества в определенный период времени. Образ существует, во-первых, в пропаганде, а, во-вторых, как результат этой пропаганды, - в общественном сознании. Анализировать общественное сознание чрезвычайно сложно, но пропаганда, даже в условиях тоталитарного государства, создается представителями общества, поэтому по образу, представленному в прессе, можно судить об отношении власти и, частично, общества к какой-либо проблеме.Историографический прецедент подобного анализа создан: это работа С. Кина «Лица врага. Размышления над образом», вышедшая в 1986 г. в Нью-Йорке. Книга посвящена образу врага в политической карикатуре ХХ в. Исследование выполнено в рамках историко-психологического подхода. Автор, опираясь на работы К.Г. Юнга, подробно прописывает свою методологию, выделяя архетипы образа врага. Архетип врага имеет много ипостасей: чужака, агрессора, иноверца, варвара, захватчика, преступника, насильника. Этот подход действует, когда речь идет о собирательном образе врага, перед которым сплачивается общество в условиях опасности. Очень часто изображают реальных политических противников, и тогда нужно изобразить их так, чтобы подчеркнуть превосходство собственного политического руководства. Для этого очень часто практикуется изображение исторических лиц в виде животных или мифологических персонажей. Таким образом, автор дает нам инструмент анализа. К сожалению, эта работа пока единственная в своем роде.Предметом моего исследования является образ врага в альбоме Кукрыниксы «Бредовые англо-американизаторы», вышедшем в 1951 г. Целью моего исследования является анализ сборника как элемента воздействия на общественное сознание в период позднего сталинизма. В рамках этой цели можно выделить следующие задачи: установить характерные признаки образа врага (понять, кто для нас враг, и чем он для нас опасен) и выявить степень взаимосвязи образа врага с реальным политическим содержанием.Единая концептообразующая идея сборника: «Во всем виновата Америка». Америка покушается на ООН: карикатура «В поте лица» изображает дерево (ООН), которое подпиливают Даллес и Маршалл путем создания Временного комитета. Америке приписывается связь с фашистами: долларовые знаки и свастика присутствуют на всех врагах советского союза. Очень показательна карикатура «Новогоднее гаданье», где Трумен, глядя в зеркало, видит Гитлера. Идея очевидна: Трумен - это сегодняшний Гитлер. В роли фашиста представлен и де Голль (карикатура «Очередной кандидат в фюреры»). Эта мысль продолжена в теме войны. Америка готовит войну: многочисленные изображения ядерного оружия с долларовыми знаками. А все остальные ей помогают: Черчилль вместе с Даллесом в форме ядерной ракеты несутся по морю к Европе от берегов Америки («Оборона по-американски»). Черчилль изображается, как правило, со лбом в виде кирпичей - это воплощение настойчивости и упрямства, характеризующих английского премьер-министра.В сборнике нашла отражение и девальвация фунта стерлинга («Поединок», «У постели больного», «Наступление фунта на доллар»). Фунт стерлинга в известной карикатуре «Уолл-стрижка» изображен в виде льва, которого стригут американцы. Англию и англичан очень часто изображали в виде царя зверей - ведь это животное является символом Великобритании.После разрыва с Югославией Тито оказался в стане «империалистов» («Гадючье гнездо»). В Испании в конце 40-х гг., по мнению США, наметились тенденции к демократизации - сборник иллюстрирует позицию СССР в этом вопросе: в карикатуре «Демократия» палача Франко» диктатор в виде змеи обвивает испанского рабочего, что может означать «Каким ты был [фашистом], таким ты и остался».«План Маршалла» также нашел отражение в сборнике. В карикатурах «Всадник со спутником», изображающей въезд Кризиса в виде смерти вместе с «Планом Маршалла» в Европу, и «Распределение кредита по «плану Маршалла» проводилась идея об угрозе экономикам Западной Европы со стороны этого проекта. Подобная трактовка должна была объяснить отказ СССР от участия в этой акции.Расстановку сил в мире, как ее представляли в СССР, лучше всего характеризует карикатура «Новогоднее гаданье». В центре композиции находится гадалка - Ачесон (сыгравший значительную роль в создании НАТО), в очередь к гадалке стоят: Бевин и Эттли (Англия), Жорж Бидо (Франция), де Гаспери (Италия) и Спаак (Бельгия). Другая «скульптурная группа»: Трумен, восседая в кресле, сделанном из Аденауэра и Франко, гадает на зеркале и вместо своего отражения видит Гитлера (Тито - в качестве скамеечки для ног). В углу разместились те, кто готовит войну: Эйзенхауэр, Риджуэй, Маккартур, Черчилль, Монтгомери и Чан Кайши. Над ними летает призрак Форрестола, сошедшего с ума и выбросившегося из окна. Наконец, отдельно изображен Тодзио, держащий свою голову в руках, - напоминание о приговоре военного трибунала. Рядом с ним Иосида - его антисоветски настроенный наследник. Эта карикатура продолжает мысль о США как силе, направляющей развязывание новой войны.СССР же выступает яростным борцом за мир: плакат «Остановить подготовку новой войны» изображает советского рабочего, который останавливает руку американского империализма с атомной бомбой, предъявляя подписи миллионов борцов за мир. Эта единственный пример, когда в сборнике фигурирует Советский Союз. Очень показательно, что СССР выступает в обобщенном образе, - формировать положительный образ легче на деперсонифицированном материале.Проведенный анализ позволяет констатировать, что есть определенная степень корелляции между содержанием карикатур и реальной политической ситуацией, но всем событиям придается мощный образный акцент, что формирует определенную эмоциональную заданность, которая и рождает ощущение уверенности в способности противостоять врагу. Таким образом, создается система мифологем, которая успешно функционирует в политической культуре, и карикатура является одним из наиболее сильных механизмов формирования тех или иных образов.В системе постоянно транслируемых советской пропагандой мифов особую роль играл миф о том, что в случае войны мы сможем нанести врагу ответный удар. В конце 40-х - начале 50-х гг. у большей части общества было весьма смутное представление о гибельном потенциале ядерного оружия. И этот факт активно использовался властями. На примере карикатуры данного сборника видно, что атрибутами советского человека, призванного бороться за мир, являются, во-первых, «подписи миллионов борцов за мир», а, во-вторых, - его трудовые руки. Как правило, подобный подход рождает настроения шапкозакидательства, которые в ситуации реального столкновения с врагом быстро сходят «на нет» и уступают место другому чувству - полнейшего отчаяния, который приводит к неспособности что-либо предпринять. Поэтому очень важно учитывать образ, в котором то или иное политическое событие входит в культуру.О.А. Костерева, Российский Государственный Гуманитарный Университет, Факультет истории, политологии и права.

Культура эпохи «холодной войны». Эпоха подпольного авангарда.

В те годы уже началось подпольное общение с западными искусствоведами и коллекционерами, хотя беспредметная живопись привлекала последних менее всего в силу своей аполитичности, запоздалости и «пресыщенности» Запада нефигуративным искусством. Многие московские художники часто посещали Георгия Костаки, собравшего уникальную коллекцию русского авангарда, а в начале 60-х появляются и коллекционеры послевоенного авангарда, такие как Л.Талочкин, А.Глезер, Т.Колодзей, А. Русанов.

Необыкновенную популярность абстрактного искусства после войны можно объяснить как необходимостью развития традиции, так отчасти и западной модой, в чем послевоенное абстрактное искусство нередко обвиняли. Событием, послужившим своеобразным водоразделом и мощнейшим импульсом в творчестве для целого поколения русских абстракционистов второго поколения стали выставки в Москве, организованные USIA по материалам архивов американского современного искусства в 1959 году и выставка современного французского искусства в 1961 году. Именно американский абстрактный экспрессионизм более всего повлиял на возникновение и развитие послевоенной абстрактной школы в России, причиной чему было потепление отношений в конце 50-х между СССР и США, а также доступность информации об американском искусстве, которое в глазах русских художников было квинтэссенцией «западной свободы».

Культ свободы и запрещенности вокруг американского абстрактного искусства тоже стал своеобразным катализатором развития послевоенной абстракции в России и, как следствие, источником многочисленных подражаний, нередко дилетантства. Дилетантство также проявлялось и в достаточно однобоком, чисто формальном отношении к традиции авангарда ряда авторов, бравших за основу исключительно внешние атрибуты довоенной абстрактной школы и спекулировавших на этом, игнорируя внутреннюю философскую направленность довоенного авангарда. Тем не менее, в 50-е годы появляется целая плеяда художников, начавших экспериментировать с абстратным языком в живописи. Многое из создававшегося балансировало на грани между фигуративным искусством и абстракцией, заимствуя элементы и оп-арта, и сюрреализма.

Развиваясь в рамках неофициального искусства абстракция имела поверхностно «прозападную» направленность, и даже будучи формально изолированным явлением, не затрагивавшем вопросы политики и идеологии, беспредметное искусство всегда подразумевалось как максимально «буржуазное» в своей идеологической структуре течение. Абстракция, будучи направлением безусловно популярным, но несколько отодвинутым от художественной активности как официального, так и неофициального искусства, развивалась в послевоенное время балансируя между внешней «ненужностью» и внутренней «необходимостью». Если американское абстрактное искусство пытается освободится от идеологии и политических «надстроек», то русское искусство развивается как философское, символистическое творчество.

Резюмируя вышесказанное, можно сказать, что причинами для возникновения послевоенной абстракции были: сильная традиция авангарда, продолженная в послевоенном искусстве, влияние западного абстракционизма, который стал своеобразным символом свободомыслия, противостоящего официальной советской эстетике и поиски «иррационального» в творческой среде, где обращение к подобной тематике строго регламентировалось.

Нонконформизм и абстрактное искусство в контексте русской художественной культуры второй половины ХХ века.

Кроме советской живописи, использовавшей формальные наработки авангарда и зачастую приемы абстрактного искусства, которая представляет собой очень интересное со структурной точки зрение «постмодернистское» явление, после второй мировой войны появляется собственно абстрактная живопись внутри неофициального искусства. Это было отчасти модой, отчасти вызовом времени, но иногда в рамках этого искусства возникали поразительные и уникальные явления.

С постановления 1932 года о “Творческих союзах” начинается непростая для русского авангарда эпоха и, как следствие, проблема противостояния двух художественных идеологий: официальной и подпольной, вследствие чего история русского искусства второй половины века могла бы иметь два прочтения: как в рамках официальной культуры, имевшей свою иерархию и полную иллюзионизма идеологию, так и в русле неофициальной. Насколько можно вписать в эту схему абстрактное искусство, программными требованиями которого были анти-идеологичность и внимание исключительно к формальной стороне творчества, тяжело сегодня судить. Тем не менее, послевоенное абстрактное искусство как правило связывается с нонконформизмом, то есть радикально настроенным, нередко политизированным послевоенным искусством.

По сравнению с русским авангардом начала века в послевоенном творчестве, развивавшемся в рамках запрещенного искусства, отсутствует целостная эстетика. Такое явление как неофициальное русское искусство таит множество вопросов, главный из которых - проблема мастерства (и, как следствие, дилетантства в среде неофициального искусства) и оценки произведений неофициальных художников, поднятый в статье немецкого искусствоведа Ханса-Петера Ризе. Находясь на стыке политики и искусства, нонконформизм ставит критиков, большей частью западных, в заблуждение. Посредством этого творчества в условиях гнета официальной идеологии художники пытались своеобразным зашифрованным языком передать информацию единомышленникам, как в стране, так и за рубежом. Критика власти была характерной чертой передвижников, единогласие с властью - русского авангарда, прославление власти - особенностью соцреализма. Искусство и политика сплетены в очень запутанный клубок уже более сотни лет в России.

Теоретически, нонконформизм использовал метафорический метод, использовавший разнообразные художественные языки от экспрессионизма до поп-арта для трансляции политических концепций. В своеобразной борьбе с режимом неофициальное искусство использовало такие же дидактические приемы передвижничества, как и искусство официальное, только наполняя художественное произведение смыслом прямо противоположным. В послевоенной неофициальной живописи господствует символизм, часто- литературность как попытка высказаться через живопись, а позже- передать Туда, за железный занавес, информацию Отсюда.

Но в отличие от довоенной абстракции, пользовавшейся нефигуративным методом интуитивно для передачи трансцендентальных концепций и видения нового мироздания, послевоенная неофициальная живопись использует метафорический язык, в основном реалистичный, для трансляции абсолютно четко выраженных идей. Зачастую, многое что делалось, было иллюстративным, но, тем не менее, возник «новый тип художника, если не со своими специальными атрибутами жизни, то с невольной андеграундностью и богемностью, келейной замкнутостью и обязательными разговорами и размышлениями. За официальными художниками были техника, умение и державная поддержка, за диссидентами - дерзость и неприятие традиции, которую они отождествляли чуть ли не с самой системой».

Актуальные проблемы ХХ века в русской культуре.

Нарастание кризисных явлений в экономике, политике, культуре в начале нашего столетия привело к Первой мировой войне (1 августа 1914 года - 1918 год), опрокинувшей прежние представления о гуманизме и классических идеалах, подведшей черту под предшествующим развитием культуры, открыв тем самым путь новым культурным формам и формулам. ХХ столетие окончательно указало на близкий конец культуры Нового времени, а так как век уже заканчивается, то, вероятно, начало XXI века будет все же продолжением культуры XX-го.

Говорить о культуре ХХ веке трудно вдвойне. Во-первых, потому что он еще продолжается и трудно оценить те или иные культурные процессы, а во-вторых, это век завершения всей культуры Нового времени.

В конце XIX и в ХХ веке перед человеческой мыслью встал ряд принципиально новых проблем, связанных с глобальными кризисами современности, с переосмыслением места и назначения человека в историческом процессе. Вопросы, поставленные перед человечеством никак нельзя назвать праздными. Человечество осваивает природу, ставя ее на службу своим потребностям и интересам; но природа, одновременно, все дальше и дальше отчуждается от человека и в любой момент готова отплатить ему злой шуткой, как бы доказывая его полную беспомощность перед стихией. Человек во имя своего благополучия создает цивилизацию, но она-то и представляет для него наибольшую угрозу. Наука развивается небывалыми темпами, информационный поток становится все стремительнее, человек внедряется в микромир; но стал ли он ближе к пониманию сути вещей, бытия, чем тысячу лет назад? Человечество осваивает космос, но теряет единство с ним. Человек стремится к познанию, но теряет способность к пониманию. Человечество совершенствуется, но становится бесчеловечным. Средства массовой информации порождают духовный голод. А невиданное стимулирование роста культуры оборачивается крушением и упадком нравов, идеалов, вкуса. Не является ли все это результатом некоего ложного пути, по которому идет человечество? Не следствие ли это европейского способа мышления, забывшего о бытии и склонного отождествлять бытие с круговоротом фетишей?

Свой взгляд на человека и мир предлагает необычайно популярная в ХХ веке концепция, получившая название экзистенциальной (Николай Бердяев, Жан-Поль Сартр, Альбер Камю, Мартин Хайдеггер). Эта концепция пытается осмыслить человека не как нечто абстрактное, а как конкретно-личностное явление, учитывая при этом все моменты его психологической жизни. Экзистенциализм исходит из факта человеческого существования в том смысле, что человек воспринимает свое “Я” как существующее в некой заданной ситуации. Таким образом в структуре человеческого существования уже изначально заложено единство внутреннего и внешнего: внешний мир становится доступным человеку уже внутри самого человека. Вместе с тем, такое объединение человека и мира оказывается во многом призрачным. Точнее, объединив человека и мир в единой структуре существования, экзистенциалисты ограничили человека жесткими рамками самой этой структуры. Действительно, человек изначально живет в своем собственном “Я”, которое намного ближе к нему, чем самый близкий предмет внешнего мира. Это изначальное отчуждение человека от сущего - его неотъемлемая характеристика. Он оказывается замкнутым на самом себе, и все внешнее способно стать более или менее близким ему только через преломление сквозь его отчужденный мир. Любая ситуация, таким образом, изначально приобретает внешнюю силу по отношению к экзистенции человека, и по этой причине человек всегда оказывается чужд ей. Одна из важнейших целей экзистенциальной философии - преодоление человеческой отчужденности - оказалась нереализованной.

Весьма популярным течением ХХ века стал также психоанализ (Зигмунд Фрейд, Карл Густав Юнг, Эрих Фромм), пытающийся постичь не только “разумную” природу человека, но и его иррациональные страсти. Сделав массу открытий в области психического бессознательного, психоаналитическая школа (в своем классическом виде) объявила беспощадную борьбу всем иррациональным проявлениям души, фактически отождествив их с животными инстинктами. Таким образом, идея предельной рационализации была доведена психоаналитической школой до абсурда. Однако, справедливости ради надо отметить, что по мере своей эволюции психоанализ существенно меняет свое лицо. К примеру, Эрих Фромм, под предлогом “радикального гуманизма”, расходится со своим учителем Фрейдом по всем основным мировоззренческим позициям. Однако, современный Запад настолько уверовал в психоанализ, что у каждого уважающего себя американца обязательно есть собственный психоаналитик. Большинство американских триллеров построено на идее чрезвычайной важности подсознания в человеческой жизни. А криминалистика в США уже не идет за преступление, а пытается предотвратить его, используя в том числе и методы психоанализа.

Для понимания сущности культуры ХХ века важным является рассмотрение двух феноменов - модернизма и постмодернизма. Несмотря на то, что иногда под этими понятиями подразумевают течения в современном искусстве, для культурологии под этими терминами скрываются общекультурные явления, во многом определившие развитие западноевропейской и американской культуры ХХ века. Модернизм охватывает собой период с 1910-х до конца 1960-х (по некоторым оценкам). В искусстве это явление охарактеризовалось множественностью художественных стилей и направлений, таких как фовизм (Анри Матисс), кубизм (Пабло Пикассо), экспрессионизм (Отто Дикс), конструктивизм (В.Е. Татлин), абстракционизм (Василий Кандинский, Пит Мондриан), дадаизм (Марсель Дюшан), сюрреализм (Сальвадор Дали), и многих других. Модернизм в своем развитии прошел две основные стадии - синтеза и деструкции. Ранний модернизм не просто развился из предшествующей культурной эпохи. Он попытался подняться над всеми культурными достижениями прошлого, осмысливая и оценивая их в рамках гигантского синтеза, в котором разнородные культурные и стилевые направления органично соединялись плавной гибкой линией. В искусстве такое направление получило название “модерн”, или арт-нуво. Но высший синтез, будучи в определенной степени гармонией, есть прекращение развития, губительная остановка. Поэтому модернисты сделали радикальный последний шаг - они разрушили эту гармонию. Так получились осколки “разбитого вдребезги”, которые и стали всеми указанными выше направлениями в модернизме. Модернизм явился пиком всего предыдущего развития культуры - и ее упадком, началом конца культуры Нового времени. Введем символ, объясняющий рождение модернизма, его развитие и последующий переход в состояние постмодернизма. Из всей предшествующей культуры модернизм создал ослепительно прекрасную вазу. Насладившись ее красотой, он разбил ее. Чем стали осколки, мы уже сказали. Парадокс в том, что модернисты долгое время пытались из этого неисчислимого множества снова создать вазу. Каждый осколок был по-своему интересен, но неполноценен. Каждая ветвь модернизма пыталась превознести свой “осколок”, сделать его бриллиантом. Модернизм продолжался до тех пор, пока не пришло осознание невозможности восстановить всеобщую гармонию через превознесение единичного, пока не исчезло ощущение того, что ваза когда-то была целой. Из этого трагического ощущения родился постмодернизм, то состояние духовной культуры и искусства, в котором пребывает западное человечество по настоящий день. Главной ценностью постмодернизма является “радикальная множественность”, по мнению В. Вельша, немецкого исследователя проблем современной культурной ситуации, но это не синтез, а эклектичное сосуществование разнородных элементов. В мире постмодернизма происходит деиерархизация культуры, стирание границ между центром и периферией, между создателем ценностей и их потребителем. Постмодернизм пытается вернуться к ценностям домодернистской эпохи, но на новом витке, когда эти ценности уже утрачивают свои глубинные связи с ментальностью культуры, превращаясь в антисимволы и антизнаки. Новая система ценностей в рамках постмодернизма невозможна - современный человек находится в состоянии духовной аморфности. Он обозрит все, но его ничто не оформляет изнутри. Поэтому западный мир всячески укрепляет внешние формы ограничения человека. Опасность, о которой говорил еще Декарт, стала реальностью - истина релятивизировалась. В постмодернизме исчезает требование категорической новизны, такое важное в модернизме. Появляется системность, которая сочетает рациональные и нерациональные начала. Факт приравнивается к фикции, а жизнь к искусству.

В постмодернистском искусстве существуют различные направления: хеппенинг, инсталляция, инвайронмент, перформенс, видео-арт. Центральными представителями философии постмодернизма можно назвать Бодрийяра, Дерриду, Делеза, Ж.-Ф. Лиотара, М. Фуко.

С социокультурной точки зрения, в современном обществе совершается переход от индустриального к постиндустриальному, или информационному, обществу, концепция которого стала популярной в 60-70-х годах нынешнего века (Белл, Кан, Бжезинский, Тофлер). Эта теория выдвигалась как альтернативная прежде всего марксистской теории общественно-экономических формаций. Согласно этой концепции, на определенном, достаточно высоком этапе экономического и технического развития происходит кардинальная смена системы ценностей. На смену экономическим и технотронным ценностям приходят ценности иного, информационного и научного плана. Раскрепощенный человек, освобожденный от тяжелого физического труда, обретает подлинную свободу через материально-техническое благосостояние и сосредотачивает свое внимание на интеллектуальном самосовершенствовании. К сожалению, эта концепция оказалась утопичной. Общества относительного изобилия конца ХХ века, основанные на рынке конъюнктуры, на принципе спроса и предложения так и не смогли преодолеть ограниченность рационально-экономического мышления. Технические перевороты, на которые возлагали надежды теоретики постиндустриализма, лишь обострили кризисные явления в современной цивилизации, поставив под угрозу нравственное и физическое существование человечества. Возникновение новых способов передачи и обработки информации сближает страны и народы, но еще более разъединяет отдельных людей. Происходит усиленная дегуманизация культуры - человеческая личность вытесняется за культурные рамки, что само по себе парадоксально. Возникает некая культурная форма, которая перестает быть связанной с человеческим началом. И главной причиной такого развития стал сам человек, потому что бросившись вдогонку за цивилизацией, пытаясь овладеть материальной стороной мира, он бросил культуру, которая в большей степени консервативна. Но, не сумев догнать развитие цивилизации, человек таким образом оказался в состоянии между культурой и цивилизацией, не принадлежа в полной мере ни той, ни другой. Вероятно, именно этот смысл вложен в понятие “постмодернизм” - “постсовременность”. Современностью для человека, как полноценной личности, может быть только культура, а для человека-машины таковой является цивилизация. Человек оказался “после” современности, на полпути от человека-личности к человеку-машине. Может быть, стоит остановиться и задуматься: куда мы движемся и к чему в итоге хотим прийти?

Центральным вопросом, определяющим развитие современной культуры является проблема будущего. Именно эта забота привела к появлению в 1968 году объединения, получившего название Римский клуб, в состав которого вошли ведущие ученые разных областей знания, в том числе и футурологи (исследователи будущего). Первые доклады вызвали шок: если мировая система будет развиваться в тех же формах и теми же темпами, то в недалеком будущем Землю ожидает катастрофа, не только экологическая, но и возможное свертывание культуры как таковой. На данный момент прогнозы менее пессимистичны. К примеру, было подсчитано, что при максимально качественном использовании природных ресурсов наша планета в состоянии содержать до 36 миллиардов человек, но пока это остается за гранью возможностей мирового сообщества. Во всяком случае подобные предостережения сыграли свою позитивную роль. Большинство развитых стран, считающих себя постиндустриальными, переходят на энергосберегающие технологии, законодательно закрепленным становится требование экологической чистоты пищевой и промышленной продукции, развивается безотходное производство и т.д. Однако, это касается в первую очередь промышленно развитых государств. Другие же, стоящие на менее высоком уровне развития, не в состоянии поддерживать новые веяния. И зачастую такие страны или регионы свалкой тех отходов, которые развитые государства не могут утилизовать в силу своего нового статуса - постиндустриального общества.

Для конца ХХ века характерна постоянная, но безуспешная реставрация мировоззренческих систем прошлого (неогегельянство, неомарксизм, неофрейдизм, неопозитивизм, неокантианство и т.д.). Возникают многочисленные социологические и политологические доктрины, претендующие на создание универсальной системы ценностей будущего. Однако, в силу своей отраслевой ограниченности, лишенные метода фундаментальных наук, они оказываются ущербными и потому абсолютно бесплодными в мировоззренческом плане.

Мировоззрение человечества конца ХХ столетия оказалось в тупике. Но это не означает завершения исторического и культурного процесса. Как показывает опыт всемирного развития, подобные ситуации всегда преодолеваются, - мучительно, болезненно, но неизбежно. Каковы контуры новой эпохи? Выяснить это - задача общечеловеческая.

В целом, подводя итог культуре Нового времени, надо признать, что мы живем в ее завершающей стадии. И все современные проблемы, кризис культуры, упадок духовности, преобладание цивилизационных моментов над собственно культурными почти точно укладываются в концепцию О. Шпенглера. Культура Нового времени умирает. Многие ученые пытаются создать оптимистические прогнозы на будущее, но в формах и смыслах современной культуры эти идеи утопичны. Если перефразировать Фридриха Ницше, то можно сказать, что современная культура должна закатиться. Для рождения нового необходим уход старого, отжившего, чем на данный момент является культура Нового времени. И поэтому, как нам кажется, не надо бить во все колокола по поводу современного кризиса культуры - это неизбежное явление, выход из которого возможен только через полную смену одной культуры на другую. Выше мы привели определение культуры, которое дает Яков Голосовкер. Культура есть высший инстинкт человека. Мы обречены на культуру до тех пор, пока мы являемся людьми. Как Адам и Ева принесли в мир культуру, так она уйдет вместе с ними.

«Лучший способ вести пропаганду -

это никогда не выглядеть ведущим пропаганду ».

Ричард Кроссман (Richard Crossman)

В разгар холодной войны правительство США вложило громадные средства в секретную программу культурной пропаганды в Западной Европе. Центральным аспектом программы было распространение утверждения о том, что её не существует.

Руководство пропагандой осуществлялось в обстановке строжайшей секретности Центральным разведывательным управлением.

Средоточием этой тайной кампании являлся Конгресс за свободу культуры, который с 1950 по 1967 год возглавлял агент ЦРУ Майкл Джоссельсон (Michael Josselson). Его достижения, несмотря на непродолжительное время существования, были весьма значительны.

На пике своей активности Конгресс за свободу культуры имел отделения в 35 странах, его персонал насчитывал десятки работников, он издавал более 20 престижных журналов, владел новостными и телевизионными службами, организовывал престижные международные конференции, выступления музыкантов и выставки художников, награждал их призами.

Его задачей было отвлечь интеллигенцию Западной Европы от затянувшегося увлечения марксизмом и коммунизмом и привести её к воззрениям, более подходящим для принятия «американского образа жизни».

Привлекая обширное и очень влиятельное сообщество интеллектуалов, политических стратегов, корпоративной элиты, а также старые университетские связи «Лиги плюща» (Ivy League; общее название для самых старых и престижных университетов США. - Прим. ред.), это начинание ЦРУ стартовало в 1947 году с создания консорциума, чья двойная задача состояла в том, чтобы привить мир от коммунистической заразы и облегчить продвижение интересов американской внешней политики за рубежом.

Результатом стало создание сплочённого сообщества людей, работавших рука об руку с ЦРУ для распространения одной идеи: мир нуждается в Pax Americana (американский мир, мир по американскому образцу. - Прим. ред.), новой эпохе Просвещения, которая могла бы называться «американским веком».

Созданный ЦРУ консорциум, состоявший из тех, кого Генри Киссинджер (Henry Kissinger) характеризовал как «аристократию, посвятившую себя служению нации на основе принципа беспристрастности», являлся скрытным оружием Америки в холодной войне, применение которого имело обширные последствия. Нравилось им это или нет, знали они об этом или нет - в послевоенной Европе оставалось совсем немного писателей, поэтов, художников, историков, учёных и критиков, чьи имена не были бы связаны с этим тайным предприятием.

Никем не оспариваемая, так и не обнаруженная в течение более чем 20 лет, американская разведка управляла изощрённым, надёжно обеспеченным культурным фронтом на Западе, ради Запада, под предлогом свободы выражения. Определяя холодную войну как «битву за человеческие умы», она запаслась обширным арсеналом культурного оружия: журналами, книгами, конференциями, семинарами, выставками, концертами, премиями.

Среди членов консорциума была смешанная группа бывших радикалов и левых интеллектуалов, чья вера в марксизм и коммунизм оказалась подорвана свидетельствами о сталинском тоталитаризме. Берущее начало в «розовом десятилетии» 1930-х годов, оплаканном Артуром Кёстлером (Arthur Koestler) как «искусственно прерванная революция духа, безрезультатный Ренессанс, ложная заря истории» , их разочарование сопровождалось готовностью примкнуть к новому консенсусу, утвердить новый порядок, восполнив израсходованные силы.

Традиция радикального диссидентства, согласно которой интеллектуалы брали на себя исследование мифов, ставили под сомнение прерогативы учреждений и тревожили самодовольство властей, была прервана ради поддержки «американского проекта». Поощряемая и субсидируемая могущественными организациями, эта антикоммунистическая группа стала таким же «картельным сговором» в интеллектуальной жизни Запада, каким был коммунизм за несколько лет до этого (и включал зачастую тех же самых людей).

«Приходит время... когда, по-видимому, жизнь теряет способность устраивать саму себя, - говорит Чарли Ситрин, рассказчик в «Даре Гумбольдта» Сола Беллоу (Saul Bellow, Humboldt"s Gift). - Она была устроена. Интеллектуалы брались за это, как за свою работу.

Со времён, скажем, Макиавелли до наших дней устроение жизни было грандиозным, великолепным, мучительным, обманчивым, гибельным проектом. Человек, подобный Гумбольдту - вдохновенный, проницательный, увлекающийся, был вне себя от восторга с открытием того, что человеческое предприятие, такое величественное и бесконечно разнообразное, отныне будет руководимо выдающимися личностями.

Он был выдающейся личностью и, следовательно, приемлемым кандидатом для власти. Что ж, почему бы и нет?» . Подобно этому, многие Гумбольдты - интеллектуалы, преданные ложным идолам коммунизма, - теперь обнаружили себя внимательно изучающими возможность построения нового Веймара, американского Веймара. Если правительство и его тайная рука ЦРУ были готовы содействовать этому проекту - почему бы и нет?

То, что бывшие левые должны были идти в одной связке с ЦРУ, участвуя в общем деле, не так невероятно, как кажется. В холодной войне на культурном фронте существовала подлинная общность интересов и убеждений между Управлением и нанятыми интеллектуалами, даже если последние и не догадывались об этом.

Выдающийся либеральный историк Америки еврейского происхождения Артур Шлезингер (Arthur Schlesinger) отмечал, что влияние ЦРУ было не только «реакционным и зловещим... По моему опыту, его руководство было политически просвещённым и утончённым» . Взгляд на ЦРУ как на прибежище либерализма являлся мощным стимулом к сотрудничеству с ним или хотя бы оправдывал миф, что сотрудничество мотивировано хорошими намерениями.

Тем не менее, такое восприятие сталкивалось с большими неудобствами из-за репутации ЦРУ как беспощадного агрессора и пугающе опасного инструмента американских сил в холодной войне. Это была организация, которая руководила свержением премьер-министра Мосаддыка (Mossadegh) в Иране в 1953-м, устранением правительства Арбенса в Гватемале в 1954-м, гибельной операцией в заливе Свиней на Кубе в 1961-м, пресловутой программой «Феникс» во Вьетнаме.

Она шпионила за десятками тысяч американцев, преследовала демократически избранных лидеров в других странах, планировала убийства, отрицала свою деятельность в Конгрессе и вдобавок ко всему подняла искусство лжи на новую высоту. Посредством какой же замечательной алхимии смогло ЦРУ преподнести себя таким возвышенным интеллектуалам, как Артур Шлезингер, в качестве золотого вместилища лелеемого либерализма?

Глубина, которой американская разведка достигала в своём проникновении в культурные дела западных союзников, действуя в качестве непризнанного посредника в самом широком спектре творческой активности, ставя интеллектуалов и их работу в положение шахматных фигур в большой игре, остаётся одним из самых будоражащих вопросов в наследии холодной войны.

Защита, выстроенная покровителями ЦРУ в тот период, покоящаяся на утверждении, что существенные финансовые средства выделялись без дополнительных условий, никем ещё не была серьёзно оспорена. В интеллектуальных кругах Америки и Западной Европы продолжают с готовностью принимать за правду то, что ЦРУ всего лишь проявляло заинтересованность в расширении возможностей для свободного и демократического культурного самовыражения.

«Мы просто помогли людям сказать то, что они сказали бы в любом случае, - так беспроигрышно выстраивается эта линия защиты. - Если получатели средств из фондов ЦРУ не были осведомлены об этом факте, если их образ действий не изменился впоследствии, значит, их независимость как критически мыслящих индивидов не была затронута».

Однако официальные документы, относящиеся к культурному фронту холодной войны, подрывают этот миф об альтруизме. Люди и организации, оплачиваемые ЦРУ, были готовы выполнять свою роль участников широкой кампании убеждения, кампании пропагандистской войны, в которой пропаганда определялась как «любое организованное усилие или движение, направленное на распространение информации или конкретной доктрины посредством новостей, специальных аргументов или призывов, предназначенных для влияния на мысли и действия любой данной группы» .

Жизненно важной составляющей этих усилий была психологическая война, которая определялась как «планомерное использование нацией пропаганды и действий, отличных от военных, которые сообщают идеи и информацию, предназначенные для влияния на мнения, позиции, эмоции и поведение населения других стран, с целью поддержки осуществления национальных задач».

А наиболее эффективный вид пропаганды достигается, когда «субъект движется в желательном для вас направлении, веря, что руководствуется собственными мотивами» . Бесполезно отрицать эти определения. Они разбросаны по всей правительственной документации, это данность американской послевоенной культурной дипломатии.

Несомненно, маскируя финансовые вложения, ЦРУ действовало, исходя из предположения, что приглашение к сотрудничеству может быть отвергнуто, если делается открыто. Какой вид свободы может распространяться таким обманным путём? Свобода любого вида, безусловно, не стоит на повестке дня в Советском Союзе, где писатели и интеллектуалы, ещё не отправленные в лагеря, подневольно служат интересам государства.

Было бы, конечно, справедливо противостоять такой несвободе. Но какими средствами? Существовали ли какие-либо основания для того, чтобы считать невозможным возрождение принципов западной демократии в послевоенной Европе в соответствии с некоторыми внутренними механизмами? Или для того, чтобы не считать, что демократия может быть более сложным явлением, чем предполагает прославленный американский либерализм?

До какой степени приемлемо для другого государства тайно вмешиваться в фундаментальный процесс естественного интеллектуального роста, свободных дискуссий и несдерживаемого потока идей? Не было ли здесь риска создать вместо свободы разновидность недосвободы (ur-freedom), когда люди думают, что действуют свободно, в то время, как на самом деле они ограничены силами, над которыми не имеют контроля?

Вступление ЦРУ в войну на культурном фронте ставит и другие вопросы. Могла ли финансовая помощь исказить процесс становления интеллектуалов и распространения их идей? Были ли люди отобраны для занимаемого ими положения на основаниях, отличных от их интеллектуальных заслуг? Что имел в виду Артур Кёстлер, когда высмеивал научные конференции и симпозиумы как «разъезды международных академических девочек по вызову»?

Обеспечивалась ли защита репутации или её улучшение членам консорциума по культуре ЦРУ? Сколько писателей и учёных, получивших доступ к международной аудитории для распространения своих идей, были в действительности второстепенными публицистами-однодневками, чьи труды обрекались пылиться в подвалах букинистических магазинов?

В 1966 году в «Нью-Йорк Таймс» (New York Times) вышла серия статей, продемонстрировавшая широкий размах тайной деятельности, осуществлявшейся американской разведкой. О том, что как только истории о попытках государственных переворотов и политических убийствах (по большей части неумело совершённых) выливаются на первые полосы газет, ЦРУ приходит в состояние, напоминающее отбившегося от стада слона, ломящегося через джунгли мировой политики, круша всё на своём пути, не ограниченного никакой ответственностью.

Среди этих драматических шпионских разоблачений появлялись и подробности того, каким образом американское правительство демонстрировало себя западным жрецам культуры, обеспечивавшим интеллектуальный авторитет его действиям.

Предположение, что многие интеллектуалы действовали под диктовку американских политиков, а не в соответствии с собственными принципами, порождает всеобщее отвращение. Моральный авторитет, которым пользовалась интеллигенция в разгар холодной войны, теперь серьёзно подорван и зачастую осмеян. Консенсократия развалилась, её основа не смогла удержаться.

Да и сама история стала фрагментированной, частичной, видоизменённой, иногда вопиющим образом - благодаря силам как правым, так и левым, которые хотели бы исказить правду ради достижения собственных целей. По иронии судьбы обстоятельства, которые сделали возможными разоблачения, сами способствовали тому, чтобы затушевать их истинное значение.

Когда безумная антикоммунистическая кампания во Вьетнаме поставила Америку на грань социального коллапса, когда последовали скандалы уровня «документов Пентагона» или Уотергейта, стало трудно поддерживать интерес к делу о культурной борьбе (Kulturkampf) или испытывать возмущение по этому поводу - на фоне всего остального оно казалось лишь второстепенной оплошностью.

«История, - писал Арчибальд Маклейш (Archibald MacLeish), - подобна плохо спроектированному концертному залу с мёртвыми зонами, где не слышно музыки» . Эта книга представляет собой попытку выявить и зафиксировать такие мёртвые зоны. Она ищет особую акустику, мелодию, отличную от той, что исполняется официальными виртуозами эпохи.

Это тайная история, поскольку она верит в действенность силы личных отношений, «мягких связей» и сговоров, в значение салонной дипломатии и будуарного политиканства. Книга бросает вызов тому, что Гор Видал (Gore Vidal) описывал как «официальные фикции, которые согласовываются слишком многими и слишком пристрастными сторонами, каждая со своей тысячей дней, за которые строятся собственные вводящие в заблуждение пирамиды и обелиски, претендующие показывать время по солнцу».

Любая история, которая исходит из изучения этих «согласованных фактов», неизбежно становится, по словам Цветана Тодорова (Tzvetan Todorov), «актом профанации. Речь идёт не о содействии в создании культа героев и святых, а о максимально возможном приближении к правде.

Это часть того, что Макс Вебер (Maks Weber) называл «расколдовыванием мира», того, что находится на противоположном крае от идолопоклонства. Речь об освобождении правды ради самой правды, а не об извлечении образов, которые считаются полезными для настоящего» .

1. Изысканный труп

«Место это неприветливое
во времена прежние и в будущем
в тусклом свете ».

Т. С. Элиот,

«Сожжённый Нортон»

Европа пробудилась на морозной послевоенной заре. Зима 1947 года была самой холодной за всё время наблюдений. Она открыла свой фронт, проходящий через Германию, Италию, Францию, Британию и с января по конец марта вела наступление без всякой жалости.

В Сен-Тропе выпал снег, штормовые ветра вызвали непроницаемые метели, плавучие льды достигали устья Темзы, поезда с продовольствием примерзали к рельсам, баржи, везущие уголь в Париж, вмерзали в лёд. Философ Исайя Берлин (Isaiah Berlin) ужасался скованному стужей городу, «покинутому, пустому и мёртвому, словно изысканный труп».

По всей Европе водоснабжение, канализация и большинство других коммунальных удобств перестали функционировать, снабжение продовольствием сократилось, запасы угля упали до самого низкого уровня за все времена, поскольку шахтёры с трудом справлялись с намертво смерзавшимися подъёмными механизмами.

За непродолжительными оттепелями опять следовали морозы, сковывавшие каналы и дороги толстым слоем льда. В Британии количество безработных выросло на один миллион за два месяца. Государственное управление и промышленность буквально застряли в снегу и льдах. Казалось, что замерзала и сама жизнь: более 4 миллионов овец и 30 тысяч коров погибли.

Вилли Брандт (Willy Brandt), будущий канцлер, видел Берлин, охваченным «новым ужасом», этот город в наибольшей степени символизировал коллапс Европы. Жуткий холод «нападал на людей как дикий зверь, загоняя их в дома. Но и там они не находили передышки. В оконных проёмах не было стёкол, их наспех заколачивали досками и гипсовыми панелями. Стены и потолки были в трещинах и дырах, люди затыкали их бумагой и тряпками. На отопление шли скамейки из парков... старики и больные сотнями замерзали насмерть в своих постелях» .

В качестве крайней меры каждой германской семье было выделено одно дерево на отопление. В начале 1946 года берлинский зоосад оказался уже полностью вырублен, его статуи стояли посреди пустыря, в окружении замёрзшей грязи; зимой 1947 года леса в знаменитом Грюневальде были уничтожены. Метели, засыпавшие развалины разрушенного бомбардировками города, не могли скрыть страшное наследие гитлеровской маниакальной мечты о Германии. Берлин, подобно разрушенному Карфагену, приводил в отчаяние, холодный, полный призраков, побеждённый, завоёванный, оккупированный.

Погода жестоко убеждала в физической реальности холодной войны, прокладывавшей себе путь в новой, послеялтинской топографии Европы, национальные территории которой были расчленены и прежний состав населения насильственно изменён. Оккупационные администрации союзников во Франции, Германии, Австрии и Италии бились над тем, чтобы как-то справиться с 13 миллионами бездомных, демобилизованных и перемещённых лиц.

Растущие ряды персонала союзных администраций, прибывающего на оккупированные территории, усугубляли проблему. Всё большее число людей, вынужденных покинуть свои дома, присоединялись к тем, кто уже ночевал в общественных зданиях, подъездах, подвалах и бомбоубежищах. Кларисса Черчилль (Clarissa Churchill), бывшая гостем Британской контрольной комиссии (British Control Commission) в Берлине, вспоминала, что была «защищена как географически, так и материально от воздействия хаоса и нищеты, царивших в городе.

Я ходила по тёплой спальне в бывшем доме какого-то нациста, лежала на обшитых кружевом простынях, изучала его полки с книгами - даже эти простые действия позволяли мне почувствовать привкус исступлённого торжества завоевателя, который, впрочем, немедленно исчезал, стоило только немного прогуляться по улицам или посетить неотапливаемую немецкую квартиру» .

Для победителей это было головокружительное время. В 1947 году блок американских сигарет стоил 50 центов на американской военной базе, тогда как на чёрном рынке он оценивался в 1800 рейхсмарок, что равнялось 180 долларам по легальному обменному курсу.

За четыре блока сигарет можно было нанять на вечер немецкий оркестр, а за двадцать четыре блока - приобрести «Мерседес-бенц» 1939 года выпуска. Пенициллин и сертификаты Persilscheine (Белее белого), которые гарантировали, что владелец не имел никаких связей с нацистами, стоили дороже всего. Благодаря таким чудесам экономики простые солдаты из рабочих семей Айдахо могли жить как новые цари.

Подполковник Виктор Ротшильд (Victor Rothschild), первый британский военный, прибывший в Париж в день освобождения в должности специалиста по обезвреживанию неразорвавшихся бомб, вернул свой фамильный дом на улице Мариньи, который был отобран нацистами. Там он угощал молодого офицера разведки Малкольма Маггериджа (Malcolm Muggeridge) марочным шампанским.

Старый семейный дворецкий, работавший в доме и при немцах, заметил, что ничего не изменилось. Отель «Риц», реквизированный миллионером и офицером разведки Джоном Хэем Уитни (John Hay Whitney), принимал Дэвида Брюса (David Bruce), друга Скотта Фицджеральда (F. Scott Fitzgerald) по Принстонскому университету. Брюс, явившись вместе с Эрнестом Хэмингуэем (Ernest Hemingway) и целой армией освободителей, отправил управляющему заказ на 50 коктейлей с мартини. Хэмингуэй, как и Дэвид Брюс, служивший в Управлении стратегических служб (Office of Strategic Services) - американской секретной службе времён войны, вместе со своими бутылками виски обосновался в «Рице» и там в алкогольном помутнении принимал в гостях нервного Эрика Блэра (Eric Blair; он же Джордж Оруэлл) и более уравновешенную Симону де Бовуар (Simone de Beauvoir) вместе с её возлюбленным Жан-Полем Сартром (Jean-Paul Sartre; который, как он впоследствии писал, напился до забытья и пережил худшее похмелье в своей жизни).

Философ и офицер разведки Э.Дж. «Фредди» Эйер (A.J. «Freddie» Ayer), автор книги «Язык, истина и логика», стал легко узнаваемой персоной в Париже, поскольку разъезжал с шофёром на большом «Бугатти», укомплектованном армейской радиостанцией. Артур Кёстлер со своей подругой Мамэн Паже (Mamaine Paget) «скудно обедали» вместе с Андре Мальро (Andre Malraux) блинами с икрой, балыком, водкой и souffle siberienne.

Опять-таки в Париже Сьюзан Мэри Олсоп (Susan Mary Alsop), молодая жена американского дипломата, устраивала вечеринки в своём «восхитительном доме, полном обюссоновских ковров и хорошего американского мыла». Но когда она выходила из дома, то встречала «только суровые, изнурённые и полные страданий лица. Людям нечего было есть, за исключением тех, кто мог позволить себе покупать продукты на чёрном рынке, да и там их было не так много.

Кондитерские магазины пустовали, на их витринах, как, например, в кафе Румпльмайера, можно было увидеть искусно сделанное картонное пирожное или пустую коробку из-под шоколада с надписью «модель», и больше ничего.

В витрине магазина на улице Фобур-Сент-Оноре могла гордо демонстрироваться пара ботинок с этикеткой «настоящая кожа» или «модель» в окружении отвратительных на вид вещей, сделанных из соломы. Как-то, будучи не на территории «Рица», я выбросила сигаретный окурок - и хорошо одетый пожилой джентльмен сразу схватил его» .

Примерно в то же время молодой композитор Николай Набоков, двоюродный брат писателя Владимира Набокова, выбросил окурок в советском секторе Берлина: «Когда я пошёл назад, из темноты выскочила фигура и подняла брошенную мной сигарету» .

Поскольку сверхраса была занята выискиванием в помойках окурков, топлива и еды, развалины бункера фюрера мало привлекали берлинцев. Зато американцы, служившие в военной администрации, по субботам исследовали с помощью фонарей подвалы разрушенной рейхсканцелярии Гитлера и растаскивали экзотические находки: румынские пистолеты, толстые пачки полусожженных банкнот, железные кресты и другие ордена.

Один мародёр открыл женский гардероб и подобрал там несколько латунных петлиц от мундиров с выгравированными нацистским орлом и словом Reichskanzlei (Рейхсканцелярия). Фотограф журнала Vogue Ли Миллер (Lee Miller), бывшая когда-то музой Мана Рэя (Man Ray), позировала одетой в ванной гитлеровского бункера.

Однако веселье вскоре иссякло. Разделённый на четыре сектора, подобный наблюдательному пункту на мачте корабля посреди моря контролируемой Советским Союзом территории, Берлин стал «травматической синекдохой холодной войны» .

Работая с нарочитой солидарностью в Союзной комендатуре (Kommandatur) над задачами «денацификации» и «переориентации» Германии, четыре державы боролись с усиливавшимися идеологическими ветрами, обнажавшими всю шаткость международной обстановки. «Я не чувствовал враждебности к Советам, - писал Майкл Джоссельсон, американский офицер эстонско-русского происхождения. - В то время я был фактически аполитичным, и это очень облегчало мне поддержание прекрасных личных отношений с большей частью советских офицеров, которых я знал» .

Однако помимо «дружественно» позиционирующей себя администрации советской зоны влияния существовала реальность массовых показательных процессов и переполненных лагерей в самой России, которая подвергала суровому испытанию дух сотрудничества. Зимой 1947-го, меньше чем через два года после того, как американские и русские солдаты обнимались на берегах Эльбы, отношения переросли во враждебность.

«Только после того как советская политика стала открыто агрессивной, когда сообщения о зверствах, происходящих в советской зоне оккупации, стали появляться ежедневно... и когда советская пропаганда стала грубо антизападной, тогда моя политическая сознательность пробудилась» , - записал Джоссельсон.

Штаб-квартира Управления военной администрации США была известна как OMGUS (Office of Military Government US), причём немцы сначала решили, что так пишется слово «автобус» по-английски, поскольку эта аббревиатура была нарисована на двухэтажных автобусах, реквизированных американцами.

Время, не занятое шпионажем за тремя другими державами, офицеры OMGUS проводили за конторскими столами, заваленными огромными стопками вездесущих Fragebogen (анкет), которую каждый немец, ищущий работу, обязан был заполнить, отвечая на вопросы о гражданстве, вероисповедании, судимостях, образовании, профессиональной квалификации, гражданской и военной службе, о том, что писал и с какими речами выступал, о доходах и имуществе, поездках за границу и, конечно, о членстве в политических организациях.

Проверка всего населения Германии на наличие даже малейших следов «нацизма и милитаризма» была неэффективной бюрократической затеей. В то время как какой-нибудь уборщик мог находиться в чёрном списке за то, что подметал коридоры в рейхсканцелярии, многие гитлеровские промышленники, учёные, администраторы и даже высокопоставленные офицеры незаметно возвращались на свои места союзными властями, отчаянно пытавшимися уберечь Германию от коллапса.

Для Майкла Джоссельсона заполнение бесконечных бланков было не тем методом, с помощью которого следовало разбираться со сложным наследием нацистского режима. Он применил другой подход. «Я не знал Джоссельсона тогда, но слышал о нём, - вспоминал философ Стюарт Хемпшир (Stuart Hampshire), работавший в то время на МИ-6 в Лондоне. - Его слава разошлась по тайным каналам связи всех европейских разведок.

Он был большим мастером, человеком, который мог взяться за любое дело. Любое. Если вы хотели пересечь русскую границу, что было практически невозможно, Джоссельсон мог это организовать. Если вам был нужен симфонический оркестр, Джоссельсон мог это устроить» ...

Конечно, имелись веские причины для противостояния Советскому Союзу, который быстро продвигался вместе с фронтом.

В январе коммунисты пришли к власти в Польше. В Италии и Франции ходили слухи о готовящемся коммунистами государственном перевороте. Советские стратеги быстро научились использовать огромный потенциал нестабильности послевоенной Европы. С энергией и изобретательностью, показавшими, что сталинский режим при всей его монолитной неподатливости может преследовать свои цели с впечатляющей силой, не имеющей соответствия у западных правительств, Советский Союз развернул батарею особых орудий, предназначенных для того, чтобы проникнуть в сознание европейцев и подготовить их мнение в свою пользу.

Была создана обширная система центров влияния, частью новых, частью возрождённых из спящего состояния, в которое они впали после гибели в 1940 году Вилли Мюнценберга (Willi Munzenberg), руководителя секретной кремлёвской довоенной пропаганды. Профсоюзы, женские организации, молодёжные группы, культурные учреждения, пресса, издательства - все были целью атаки.

Имея большой опыт в использовании культуры как орудия политической пропаганды, СССР предпринял очень многое для того, чтобы сделать культурный вопрос центральным в холодной войне.

Лишённый экономической мощи Соединённых Штатов и, что важнее, всё ещё не обладающий ядерным оружием, сталинский режим сосредоточил усилия на достижении победы «в битве за человеческие умы». Америка, хотя и занималась масштабным наведением порядка в области искусств в период «нового курса», была неопытна в ведении международной культурной борьбы.

Ещё в 1945 году один из офицеров разведки предсказывал возможность использования нетрадиционной тактики, которую позднее освоила Москва. «Изобретение атомной бомбы привело к изменению баланса между мирными и воинственными методами оказания международного давления, - рапортовал он начальнику Управления стратегических служб генералу Доновану - И мы должны ожидать заметного увеличения значения мирных методов.

Наши враги будут более чем когда-либо свободны в ведении пропаганды, организации переворотов и диверсий и оказании иного давления на нас, а мы сами будем стараться терпеть эти вызовы и потакать этим методам - в нашем стремлении избежать трагедии открытой войны любой ценой; мирные техники станут более действенными в спокойное довоенное время, актуальными во время явной войны и в период послевоенных манипуляций» .

Этот доклад демонстрирует его предвидение. Он предлагает определение холодной войны как психологического противостояния, возможность достижения положительных результатов мирными методами, использование пропаганды для ослабления позиций врага. И, как это полностью продемонстрировала открытая «вылазка» в Восточный Берлин, оперативным оружием стала культура. Холодная война на культурном фронте началась.

Итак, получалось, что посреди всеобщей деградации искусственно созданная культурная жизнь сидела на привязи у ног оккупационных сил, поскольку те соревновались друг с другом за получение пропагандистских очков. Уже в 1945 году, «когда зловоние от человеческих трупов ещё висело над руинами», русские подготовили блестящее открытие Государственной оперы постановкой «Орфея» Глюка в прекрасно освещённом, обитом красным бархатом «Адмирал Паласте» (Admiral Palast).

Коренастые набриолиненные русские полковники с высокомерной ухмылкой взирали на служащих американской военной администрации, когда они вместе смотрели постановку «Евгения Онегина» или антифашистскую интерпретацию «Риголетто», и звучание музыки перемежалось позвякиванием медалей .

Одним из первых заданий Джоссельсона стали поиск и доставка нескольких тысяч костюмов, принадлежавших бывшей Германской государственной опере (единственному серьёзному сопернику Российской государственной оперы), которые были бережно складированы нацистами на дне соляной шахты, находящейся теперь в американской зоне оккупации.

В один унылый дождливый день Джоссельсон с Набоковым отправились за костюмами. На обратном пути в Берлин джип Джоссельсона, который ехал впереди реквизированного «мерседеса» Набокова, на полной скорости врезался в советский блокпост. Джоссельсона, без сознания и всего покрытого порезами и ушибами, отправили в русский военный госпиталь, где советские женщины-врачи зашили его раны.

Когда уже достаточно хорошо себя чувствовал, Джоссельсон вернулся в свою квартиру в американской зоне, которую он делил с амбициозным актёром Петером ван Эйком (Peter van Eyck). He позаботься о нём советские доктора, Джоссельсон мог не выжить и не стать Дягилевым американской антисоветской культурной пропаганды. Советский Союз спас человека, который на протяжении последующих двух десятилетий сделал очень многое для того, чтобы сорвать попытки СССР по установлению культурной гегемонии.

В 1947 году русские произвели ещё один «залп», открыв Дом культуры на Унтер-ден-Линден. Это событие поразило великолепием одного из служащих британского Министерства культуры, который с завистью сообщал, что мероприятие «превзошло всё, что делали другие союзники, и совершенно отодвинуло в тень наши жалкие попытки в этой области...

Интерьер был самым роскошным - хорошая мебель, среди которой много старинной, ковры в каждом зале, великолепные люстры, почти плавящиеся и все заново окрашенные... русские просто реквизировали всё, что хотели... там были бар и комната для курения... которая, с её мягкими коврами и канделябрами, выглядела наиболее привлекательно, почти шикарно...

Это грандиозное культурное мероприятие достигнет широких масс и сделает очень многое для нейтрализации общепринятой здесь идеи, что русские нецивилизованны. Их последняя инициатива просто подавит - настолько, чтобы чувствительно задеть наши интересы, а возможность нашего влияния очень мала: один информационный центр и несколько читальных залов, которые и так должны быть закрыты из-за нехватки угля!..

Это вступление русских в культурную борьбу должно подстегнуть нас к ответной реализации такого же смелого плана ради достижения Британией новых успехов здесь, в Берлине» .

Пока британцы испытывали нужду в угле для отопления читального зала, американцы, набравшись смелости, предприняли ответный шаг, открыв Американский дом (Amerika-Hauser). Создаваемые в качестве «аванпостов американской культуры», эти заведения предоставляли убежище от жестокой непогоды в комфортабельных меблированных читальных залах, где показывались фильмы, исполнялась музыка, читались лекции и устраивались художественные выставки - всё это с «Америкой в качестве главной темы».

В речи, озаглавленной «Выбираясь из-под обломков», начальник Управления по образованию и культурным связям (Director of Education and Cultural Relations) так вырисовывал перед работниками Американского дома эпический размах их задачи: «Немного найдётся людей, которые были бы удостоены чести быть участниками миссии более важной, более перспективной или изобилующей большими трудностями, чем ваша.

Вы избрали своей целью помогать в достижении интеллектуальной, нравственной, духовной и культурной переориентации побеждённой, завоёванной и оккупированной Германии». Однако далее он заметил, что «несмотря на огромный вклад, сделанный Америкой в области культуры, он всё ещё не признан даже в Германии, как и в остальном мире. Наша культура считается материалистической, и часто можно слышать высказывание: «У нас есть мастерство и мозги, а у вас - деньги» .

Во многом благодаря русской пропаганде Америка представлялась в мире культурной пустыней, нацией жующих жвачку, разъезжающих на «шевроле», одетых от «Дюпон» обывателей, и Американский дом многое делал для изменения этого негативного стереотипа. «Одно абсолютно ясно, - писал восторженный администратор Американского дома, - привезённые сюда из Соединенных Штатов печатные материалы... оставят сильное впечатление среди тех кругов в Германии, которые на протяжении поколений считали Америку культурно отсталой, и среди тех, кто осуждал целое из-за недостатков отдельных частей».

Старые клише, основанные на историческом «предрассудке о культурном отставании Америки, были разрушены благодаря программе «хороших книг», и те круги, которые ранее держались пренебрежительно, теперь, как сообщается, сильно впечатлёны» .

Некоторые клише оказалось особенно трудно отбросить. Когда один из лекторов Американского дома излагал свою точку зрения о «современном положении негров в Америке», на него посыпались вопросы, некоторые из которых «не были продиктованы доброй волей». Лектор «стал решительно разбираться, кто из говоривших мог быть коммунистом».

К счастью для организаторов, сразу после лекции «началось выступление «цветного» квинтета. Негры продолжали петь ещё долго после официального завершения мероприятия и... впечатление от этого выступления осталось столь благоприятным, что было принято решение пригласить эту негритянскую группу на повторное представление» .

Проблема расовых взаимоотношений в США активно эксплуатировалась советской пропагандой, и многие европейцы пребывали в сомнениях относительно способности Америки осуществить на практике ту демократию, которую она теперь декларативно несла всему миру. Выступления афроамериканцев в Европе должны были развеять эти разрушительные опасения.

Из книги Ф.С Сондерса „ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны” .