Й. Хейзинга. Йохан Хёйзинга Хейзинга произведения

30.06.2020

) университетов.

Йохан Хёйзинга
Johan Huizinga

Дата рождения	7 декабря (1872-12-07 ) […]
Место рождения	Гронинген
Дата смерти	1 февраля (1945-02-01 ) […] (72 года) или 31 января (1945-01-31 ) (72 года)
Место смерти	Арнем
Страна
Научная сфера	история
Место работы	Гронингенский университет , Лейденский университет
Альма-матер	Гронингенский университет
Учёная степень	докторская степень [d] (28 мая )
Известен как	философ, историк культуры
Награды и премии
Цитаты в Викицитатнике

Медиафайлы на Викискладе

Биография

В годы немецко-фашистской оккупации Нидерландов учёный был арестован и заключён с августа по октябрь 1942 года в концлагерь, после чего ему было запрещено жить в Лейдене . Он скончался 1 февраля 1945 года близ города Арнема в доме своего коллеги по университету Рудольфа Клеверинги.

Труды

Доктор Антон ван дер Лем о творчестве Хёйзинги

Голландский исследователь творчества Йохана Хёйзинги доктор Антон ван дер Лем, говоря о неослабевающей привлекательности работ своего знаменитого соотечественника, указывает на пять их наиболее существенных признаков:

Любовь к истории исключительно ради неё самой. В подходе к изучению прошлого Хёйзинга, следуя Якобу Буркхардту , стремится не «извлечь уроки на будущее», но увидеть непреходящее. Он не преследует политических, экономических или социальных целей. Многие страницы его произведений характеризуются чертами осязаемой подлинности. Идеологические пристрастия над ними не властны.
Плюралистическое понимание истории и отказ от соблазнительных объяснений. История - живой, многогранный процесс, который мог бы протекать и иначе. История не имеет ни цели, ни необходимости, ни двигателя, ни всеопределяющих принципов. Хёйзинга отвергает монопричинность при анализе исторических процессов. Это даёт возможность его произведениям сохранять убедительность независимо от текущего времени.
Дар образного воплощения исторических событий. Хёйзинга не приемлет позитивистский взгляд на историю как на процесс, подлежащий рациональному объяснению. История для Хёйзинги не сообщение, не рассказ, а розыск, расследование.
Идея «исторической сенсации». Хёйзинга сравнивает ощущение «исторической сенсации» с музыкальным переживанием, вернее с постижением мира через музыкальное переживание.
Этический императив . Историк должен сохранять верность истине, по возможности корректируя свою субъективность. Стремление к истине - нравственный долг историка. Хёйзинга указывает на такие категории, как семь смертных грехов, четыре главные добродетели или стремление к миру и справедливости, как на ту мерку, с которой следует судить о событиях прошлого.

Определение истории по Хёйзинге

В эссе «Об определении понятия „история“» (нидерл. Over een definitie van het begrip geschiedenis ) Хёйзинга даёт следующее определение истории:

История - это духовная форма, в которой культура отдаёт себе отчёт о своём прошлом.

Оригинальный текст (нид.)
Geschidenis is de geestelijke vorm, waarin een cultuur zich rekenschap geeft van haar verleden

Over een definitie van het begrip geschiedenis

Хёйзинга трактует элементы этого определения следующим образом:

Духовная форма - широкое понятие, включающее не только науку, но и искусство. Таким образом, определению соответствует не только научная история, но и нарративные хроники, исторические легенды и прочие формы исторического сознания, существовавшие и существующие в разных культурах.
Культура . Под культурой в данном контексте понимается культурное сообщество, например, нация, племя, государство. Культура может быть монолитной, а может разделяться на различные субкультуры.
Отдаёт себе отчёт . Это означает, что целью занятий историей (в какой бы форме они ни выражались - как хроника, мемуары, научное исследование) является понимание и интерпретация окружающей действительности.
Своё прошлое . По Хёйзинге, каждая культура имеет своё собственное прошлое. Под прошлым конкретной культуры подразумевается не только прошлое самих представителей культуры, а тот общий образ прошлого (своего и чужого), который господствует в данной культуре. Хёйзинга считает, что каждая культура будет иметь свой взгляд на прошлое и будет «писать историю» по-своему. Более того, в пределах одной культуры разные субкультуры будут иметь разную историю (в значении «разный образ истории»). В качестве примера приводится различная интерпретация истории Нидерландов с точки зрения протестантов и социалистов. Хёйзинга считает эту ситуацию нормальной, но на том условии, что историк, работающий в рамках своей культуры, должен стараться следовать истине (этический императив).

Библиография

Хейзинга Й. Об исторических жизненных идеалах / Пер. с голл. Ирины Михайловой . Под ред. Ю. Колкера. - London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1992. - ISBN 1-870128-44-3 .
Хейзинга Й. Homo Ludens. «Человек играющий»: Статьи по истории культуры. / Пер., сост. и вступ. ст. Д. В. Сильвестрова ; Коммент. Д. Э. Харитоновича . - М.: Прогресс-Традиция, 1997. - 416 с. - ISBN 5-89493-010-3 .
Хейзинга Й.

Johan Huizinga [ˈjoːɦɑn ˈɦœyzɪŋɣaː] ; -) - нидерландский философ, историк, исследователь культуры, профессор Гронингенского ( -) и Лейденского ( -) университетов.

Биография

Труды

Хёйзинга получил мировую известность благодаря исследованиям по истории западноевропейского Средневековья и Возрождения . Наиболее известные произведения - «Осень Средневековья » () и «Эразм» (). Впоследствии самым знаменитым сочинением Хёйзинги стал трактат Homo Ludens («Человек играющий», ).

Доктор Антон ван дер Лем о творчестве Хёйзинги

Любовь к истории исключительно ради неё самой. В подходе к изучению прошлого Хёйзинга, следуя Якобу Буркхардту , стремится не «извлечь уроки на будущее», но увидеть непреходящее. Он не преследует политических, экономических или социальных целей. Многие страницы его произведений характеризуются чертами осязаемой подлинности. Идеологические пристрастия над ними не властны.
Плюралистическое понимание истории и отказ от соблазнительных объяснений. История - живой, многогранный процесс, который мог бы протекать и иначе. История не имеет ни цели, ни необходимости, ни двигателя, ни всеопределяющих принципов. Хёйзинга отвергает монопричинность при анализе исторических процессов. Это даёт возможность его произведениям сохранять убедительность независимо от текущего времени.
Дар образного воплощения исторических событий. Хёйзинга не приемлет позитивистский взгляд на историю как на процесс, подлежащий рациональному объяснению. История для Хёйзинги не сообщение, не рассказ, а розыск, расследование.
Идея «исторической сенсации». Хёйзинга сравнивает ощущение «исторической сенсации» с музыкальным переживанием, вернее с постижением мира через музыкальное переживание.
Этический императив . Историк должен сохранять верность истине, по возможности корректируя свою субъективность. Стремление к истине - нравственный долг историка. Хёйзинга указывает на такие категории, как семь смертных грехов, четыре главные добродетели или стремление к миру и справедливости, как на ту мерку, с которой следует судить о событиях прошлого.

Определение истории по Хёйзинге

История - это духовная форма, в которой культура отдаёт себе отчёт о своём прошлом.

Оригинальный текст (нид.)

Geschidenis is de geestelijke vorm, waarin een cultuur zich rekenschap geeft van haar verleden
Over een definitie van het begrip geschiedenis

Хёйзинга трактует элементы этого определения следующим образом:

Духовная форма - широкое понятие, включающее не только науку, но и искусство. Таким образом, определению соответствует не только научная история, но и нарративные хроники, исторические легенды и прочие формы исторического сознания, существовавшие и существующие в разных культурах.
Культура . Под культурой в данном контексте понимается культурное сообщество, например, нация, племя, государство. Культура может быть монолитной, а может разделяться на различные субкультуры.
Отдаёт себе отчёт . Это означает, что целью занятий историей (в какой бы форме они ни выражались - как хроника, мемуары, научное исследование) является понимание и интерпретация окружающей действительности.
Своё прошлое . По Хёйзинге, каждая культура имеет своё собственное прошлое. Под прошлым конкретной культуры подразумевается не только прошлое самих представителей культуры, а тот общий образ прошлого (своего и чужого), который господствует в данной культуре. Хёйзинга считает, что каждая культура будет иметь свой взгляд на прошлое и будет «писать историю» по-своему. Более того, в пределах одной культуры разные субкультуры будут иметь разную историю (в значении «разный образ истории»). В качестве примера приводится различная интерпретация истории Нидерландов с точки зрения протестантов и социалистов. Хёйзинга считает эту ситуацию нормальной, но на том условии, что историк, работающий в рамках своей культуры, должен стараться следовать истине (этический императив).

Библиография

Об исторических жизненных идеалах/ Пер. с голландского Ирины Михайловой под ред. Юрия Колкера. London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1992.
Homo Ludens; Статьи по истории культуры. / Пер., сост. и вступ. ст. Д. В. Сильвестрова ; Коммент. Д. Э. Харитоновича . - М.: Прогресс - Традиция, 1997. - 416 с ISBN 5-89493-010-3
Осень Средневековья: Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах // = Herfsttij der Middeleeuwen / Пер. с нидерл. Сост. и пер. Сильвестрова Д. В.; Вступ. ст. и общ. ред. Уколовой В. И.; Заключ. ст. и науч. коммент. Харитоновича Д. Э. - М .: Прогресс-Культура, 1995. - Т. 1. - 413 с. - (Памятники исторической мысли). - ISBN 5-01-004467-6 .
Культура Нидерландов в XVII веке. Эразм. Избранные письма. Рисунки. Сост. и пер. Д. В. Сильвестрова Издательство Ивана Лимбаха , 2009
Тени завтрашнего дня. Человек и культура. Затемнённый мир: Эссе. Сост.,пер. и предисл. Д. В. Сильвестрова . Комм. Д.Харитоновича. СПб: Издательство Ивана Лимбаха , 2010
Осень Средневековья. Сост.,пер. и предисл. Д. В. Сильвестрова Издательство Ивана Лимбаха , 2011
Homo ludens. Человек играющий. Сост., пер. и предисл. Д. В. Сильвестрова . Комм. Д. Харитоновича. СПб: Издательство Ивана Лимбаха , 2011

Напишите отзыв о статье "Хёйзинга, Йохан"

Примечания

Ссылки

в библиотеке Максима Мошкова

Отрывок, характеризующий Хёйзинга, Йохан

В 1806 году старый князь был определен одним из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России. Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома. Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как умела, мать маленькому племяннику. M lle Bourienne тоже, как казалось, страстно любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40 верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение, князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании, твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война, и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы, принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей, напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.
26 февраля 1807 года, старый князь уехал по округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4 й день. Кучера, возившие старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.
Камердинер с письмами, не застав молодого князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было. Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с бумагами пришел, – сказала одна из девушек помощниц няни, обращаясь к князю Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь, капал из стклянки лекарство в рюмку, налитую до половины водой.
– Что такое? – сказал он сердито, и неосторожно дрогнув рукой, перелил из стклянки в рюмку лишнее количество капель. Он выплеснул лекарство из рюмки на пол и опять спросил воды. Девушка подала ему.
В комнате стояла детская кроватка, два сундука, два кресла, стол и детские столик и стульчик, тот, на котором сидел князь Андрей. Окна были завешаны, и на столе горела одна свеча, заставленная переплетенной нотной книгой, так, чтобы свет не падал на кроватку.
– Мой друг, – обращаясь к брату, сказала княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, – лучше подождать… после…
– Ах, сделай милость, ты всё говоришь глупости, ты и так всё дожидалась – вот и дождалась, – сказал князь Андрей озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
– Мой друг, право лучше не будить, он заснул, – умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой подошел к кроватке.
– Или точно не будить? – сказал он нерешительно.
– Как хочешь – право… я думаю… а как хочешь, – сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали, ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные, они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
– Петруша с бумагами от папеньки, – прошептала девушка. – Князь Андрей вышел.
– Ну что там! – проговорил он сердито, и выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца, вернулся в детскую.
– Ну что? – спросил князь Андрей.
– Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч всегда говорит, что сон всего дороже, – прошептала со вздохом княжна Марья. – Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
– Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! – Он взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
– Andre, не надо! – сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. – Ну, я хочу этого, сказал он. – Ну я прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел. Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным, продолговатым почерком, употребляя кое где титлы, писал следующее:
«Весьма радостное в сей момент известие получил через курьера, если не вранье. Бенигсен под Эйлау над Буонапартием якобы полную викторию одержал. В Петербурге все ликуют, e наград послано в армию несть конца. Хотя немец, – поздравляю. Корчевский начальник, некий Хандриков, не постигну, что делает: до сих пор не доставлены добавочные люди и провиант. Сейчас скачи туда и скажи, что я с него голову сниму, чтобы через неделю всё было. О Прейсиш Эйлауском сражении получил еще письмо от Петиньки, он участвовал, – всё правда. Когда не мешают кому мешаться не следует, то и немец побил Буонапартия. Сказывают, бежит весьма расстроен. Смотри ж немедля скачи в Корчеву и исполни!»
Князь Андрей вздохнул и распечатал другой конверт. Это было на двух листочках мелко исписанное письмо от Билибина. Он сложил его не читая и опять прочел письмо отца, кончавшееся словами: «скачи в Корчеву и исполни!» «Нет, уж извините, теперь не поеду, пока ребенок не оправится», подумал он и, подошедши к двери, заглянул в детскую. Княжна Марья всё стояла у кроватки и тихо качала ребенка.
«Да, что бишь еще неприятное он пишет? вспоминал князь Андрей содержание отцовского письма. Да. Победу одержали наши над Бонапартом именно тогда, когда я не служу… Да, да, всё подшучивает надо мной… ну, да на здоровье…» и он стал читать французское письмо Билибина. Он читал не понимая половины, читал только для того, чтобы хоть на минуту перестать думать о том, о чем он слишком долго исключительно и мучительно думал.

Научный комментарий Д. Э.Харитоновича

ПРОГРЕСС ТРАДИЦИЯ, Москва 1997

Редактор А. И. Иоффе

Книга продолжает издание избранных произведений выдающегося нидерландского историка и культуролога. Классическая работа Homo ludens [Человек играющий ] посвящена всеобъемлющей сущности феномена игры и универсальному значению ее в человеческой цивилизации. Статьи Задачи истории культуры, Об исторических жизненных идеалах. Политическое и военное значение рыцарских идей в позднем Средневековье. Проблема Ренессанса всесторонне рассматривают актуальные до сих пор философские и методологические вопросы в сфере истории и культорологии. раскрывают теоретические и нравственные основы подхода И. Хейзинги к истории и культуре Публикуемые произведения, с их анализом фундаментальных проблем теории и истории культуры, отмечены высокой научной ценностью, ясностью и убедительностью изложения, яркостью и разнообразием фактического материала, широтой охвата, несомненными художественными достоинствами.

Издание осуществляется при финансовой поддержке фонда "Nederiands Literatir Productieen Vertalingenfonds"

ПРЕДУВЕДОМЛЕНЬЕ

ТЕКСТ ПОВЕСТВОВАНИЯ В КОНТЕКСТЕ ИГРЫ

Две книги более всего прославили Йохана Хейзингу. Это Осень Средневековья (I том настоящего издания) и Homo ludens [Человек играющий ]. Через всю Осень Средневековья рефреном проходит известное выражение из I Послания к Коринфянам: "Videmus nunc per speculum in aenigmate, tunc autem facie ad faciem" ["Видим ныне как бы в тусклом зеркале и гадательно, тогда же лицем к лицу" - I Кор. 13, 12 ]. В аспекте повествования указанное сравнение вызывает воспоминание о Стендале, уподобившем роман зеркалу, лежащему на большой дороге. Оно бесстрастно и объективно отражает все, что проплывает мимо. Не такова ли история? Быть бесстрастным и объективным - не к этому ли стремится историк? Однако можно ли полагаться на зеркало - speculum - со всеми вытекающими из этого спекуляциями? Зеркало по преимуществу - символ неопределенности. Зыбкость возникающих отражений, загадочность и таинственность Зазеркалья, как кажется, таят в себе неизбежный самообман. Но что же тогда такое объективность историка - объективность, стремлению к которой неизменно сопутствует двусмысленность, как позднее скажет Иосиф Бродский? И вот что сказал уже сам Хейзинга: "По моему глубоко укоренившемуся убеждению, вся мыслительная работа историка проходит постоянно в чреде антиномий"* (один из наиболее наглядных примеров - публикуемая в этом томе статья Проблема Ренессанса).

Антиномично само понятие зеркала. Не говорит ли об этом и фраза из I Послания к Коринфянам? Зеркало, тусклое здесь, прояснится там. Река исторического Времени преобразится в океан Вечности, память которого неизменно хранит в себе некогда отражавшийся там Дух Божий, образ, из тютчевского грядущего:

"Когда пробьет последний час природы…" -

возвращаемый Бродским в прошлое: "Я всегда думал, что если Дух Божий носился над водами…"** Лев Лосев, указывая, что для Бродского лик Божий навсегда сохранен в памяти океанского зеркала, говорит об

_________
* De wetenschap der geschiedeis [Наука истории]. Haarlem. 1937.
** Watermark // Лев Лосев. Реальность Зазеркалья: Венеция Иосифа Бродского. ИЛ. 1996.

Осень Средневековья возникла как ответ человека на чудовищно бесчеловечный период европейской истории. Но и не только это. Культура, спасающая нас от наступления варварства, требует осмысления. Оправдание истории, без чего немыслимо существование религиозного сознания (именно сознания, а не мировоззрения, которое у человека мыслящего не должно быть иррациональным!), мы черпаем в одухотворенных - и одухотворяющих - плодах творческого гения. Однако необходимо найти некое универсальное правило, некую универсальную сферу деятельности, скажем даже - некое универсальное пространство, примиряющее человеков, дающее им хоть какие-то шансы, оправдывающее их порой невыносимое существование. Речь идет не о моральном оправдании истории и, уж конечно, не о теодицее - но о неистребимой потребности приложить мерило человеческого ума к космической беспредельности духовной составляющей человеческой жизни.

Извечному парадоксу свободы, реально достижимой лишь на мнимой линии горизонта, дает впечатляющее разрешение феномен игры. Человек является человеком лишь постольку, поскольку он обладает способностью по своей воле выступать и пребывать субъектом игры. И действительно - "созданный по образу и подобию Божию", на ключевой вопрос о своем имени он, бессознательно включаясь в сызмала навязанную ему игру, бесхитростно называет имя, ему присвоенное, никогда не отвечая на заданный вопрос всерьез, а именно: "азъ семь сущiй". Под личиною своего имени каждый из нас разыгрывает свою жизнь, в универсальной сущности игры аналогичную куда как серьезным маскарадным танцам первобытных племен". "После изгнания из рая / человек живет играя" (Лев Лосев).

Осень Средневековья, это причудливое собрание игровых текстов, при явном интересе автора к антропологии и социологии культуры, приводит к следующему шагу: из сферы культуры - в сферу человеческого существования. Мир стоит накануне второй, еще более чудовищной мировой войны. В годы entre deux guerres Хейзинга делает все, что в его силах, для защиты культуры. Он работает в "Международной комиссии интеллектуального сотрудничества", предшественнице ЮНЕ-СКО. Издает ряд важных трудов по историографии и истории культуры, в том числе и горький, предостерегающий трактат В тени завтрашнего дня. Диагноз духовных бед нашего времени. И вот, в 1938 г. появлется Homo ludens, где индивидуальная и общественная жизнь, все историческое и культурное развитие человечества описывается в терминах игры, как игра.

_____________
* Уже после того как статья эта была написана, я познакомился с рецензией вышеупомянутого д-ра Весседа Крюла на книгу: Hanssen L. Huizinga en de troost van de geschiedenis [Хейзиага и утешение истории ], где упоминается один весьма любопытный эпизод. На вопрос одного знакомого в письме к Хейзинге в 1927 г. о том, как его называть по имени, последовал знаменательный ответ: "У меня, собственно, нет имени, точно так же, как у волшебника из сказок Андерсена". Леон Ханссен замечает, что видит в этом высказывании знак глубоких сомнений экзистенциального свойства.

Давно уже ставшее классическим, это фундаментальное исследование раскрывает сущность феномена игры и значение ее в человеческой цивилизации. Но самое заметное здесь - гуманистическая подоплека этой концепции, прослеживаемой на разных этапах истории культуры многих стран и народов. Склонность и способность человека облекать в формы игрового поведения все стороны своей жизни выступает подтверждением объективной ценности изначально присущих ему творческих устремлений - важнейшего его достояния.

Ощущение и ситуация игры, давая, как убеждает нас непосредственный опыт, максимально возможную свободу ее участникам, реализуются в рамках контекста, который сводится к появлению тех или иных жестко очерченных правил - правил игры. Нет контекста - нет правил. Смысл и значение игры целиком определяются отношением непосредственного, феноменального текста игры - к так или иначе опосредованному универсальному, то есть включающему в себя весь мир, контексту человеческого существования. Это предельно ясно в случае произведения искусства - образчика такой игры, контекстом которой является вся вселенная. .

Игра здесь - это не Glasperlenspiel Херманна Хессе, одного из властителей дум эпохи наших шестидесятых. Стеклянные бусы герои романа Игра в бисер (1943 г.) перебирают в отгороженной от остального мира, но все же посюсторонней, уютно-швейцарской Шамбале, выведенной под прозрачно символическим именем незабвенной Касталии: У Хейзинги же игра - всеобъемлющий способ человеческой деятельности, универсальная категория человеческого существования. Она распространяется буквально на все, в том числе и на речь: "Играя, речетворящий дух то и дело перескакивает из области вещественного в область мысли. Всякое абстрактное выражение есть речевой образ, всякий речевой образ есть не что иное, как игра слов"*.

"Мы не хотели бы здесь углубляться в пространный вопрос, в какой степени средства, которыми располагает наша речь, в своей основе носят характер правил игры, то есть пригодны лишь в тех интеллектуальных границах, обязательность которых считается общепризнанной. Всегда ли в логике вообще и в силлогизмах в особенности в игру вступает некое молчаливое соглашение о том, что действенность терминов и понятий признается здесь так же, как это имеет место для шахматных фигур и полей шахматной доски? Пусть кто-нибудь ответит на этот вопрос"**.

Вот один из ответов. "Языковой игрой" называет Людвиг Виттгенштайн "единое целое: язык и действия, с которыми он переплетен"***. А в совсем недавней концепции языка последний предстает как "задействование всеми общающимися согласованных притворных (игровых) полаганий насчет интенциональности физических медиаторов(средств - Д.С.) общения…

__________
* Homo ludens, I, с. 24.
** Homo ludens, IX, с. 149.
*** Витгенштейн Л. философские исследования. М.: Гнозис, 1995. С. 83. 13

Общающиеся притворно и согласованно (в игровом порядке) полагают, что физические медиаторы, используемые ими, наделены интенциональностью". Сами же по себе эти физические медиаторы - звуки языка, графические значки - лишены всякого смысла. Но не только язык есть игра в чистом виде. "феномен притворного (игрового) полагания пронизывает все пласты человеческой культуры". То есть человек не просто играет со смыслами, но и сами смыслы суть продукты и компоненты игры*.

Максимально генерализируя игровой принцип человеческой деятельности, Хейзинга, однако, отделяет его от морали, ставит ему нравственные пределы, за которыми, мол, все же наступает серьезное. Но делать это, по нашему мнению, было совершенно не обязательно. Игра - это не манера жить, но структурная основа человеческих действий. "Нравственность" здесь не при чем. Нравственный, так же как и безнравственный, поступок совершается по тем или иным правилам той или иной игры. Более того. В сущности, игра несовместима с насилием. Похоже, что именно нравственные поступки как раз и свидетельствуют о должном соблюдении "правил игры". Ведь нравственность есть не что иное, как укорененная в прошлом традиция. А что такое безнравственность? Это намеренно избранное положение "вне игры", то есть нечто абсурдное по определению. Серьезное вовсе не антоним игры. "если хочешь быть серьезным, играй" (Аристотель); ее противоположность - бескультурье и варварство.

Непросто взирать на все наши деяния sub specie ludi. Что-то в глубочайших недрах нашего существа словно бы противится этому. Но и в драматическом сгущении важнейших моментов человеческого существования, как например у Элиаса Канетти, где "игра, которою заняты любящие", предстает "безответственной игрою со смертью", все происходящее не выходит за рамки парадигмы игры вообще.

Проблематика игры неспроста с такою остротой звучит в наше неспокойное и слишком часто весьма зловещее время. Именно оно сделало столь актуальным вопрос неразрывно слитого со стихией игры пу-эрилизма. Жизненная необходимость утвердиться, найти точку опоры, когда вокруг рушатся ценности, столь долго казавшиеся незыблемыми, понуждает общество искать поддержку не у лишившихся доверия авторитетов, а у молодежи - в некотором смысле заискивая перед будущим! На заре Нового времени провозвестник грядущей пуэрилистcкой эпохи, элитарный герой-одиночка, внезапный пришелец из некоего чуть ли не горнего мира (как в Строителе Сольнесе Ибсена), решительно вторгается в затхлое людское болото. Вскоре, однако, на передний план выходят серые однородные массы с их неизменным пристрастием к красному, кровавым потопом смывающие вековые устои этики и культуры. В неустойчивые, переходные эпохи резко повышающийся интерес туры.

_________
* Блинов А. Л. Интенционализм и принцип рациональности языкового общения. Дис… д-ра филос. наук / Ин-т философии РАН. М., 1995.

В неустойчивые, переходные эпохи резко повышающийся интерес к молодежи приобретает подчас параноидальный характер. Так было с распространением среди советской, а затем и европейской молодежи троцкизма, взращиванием комсомола, появлением гитлерюгенд, хунвэйбинов, молодых последователей айятолы Хомейни в Иране…

Попутно заметим, что феномен пуэроцентризма проявляется и в образовательном буме, свойственном Новому времени вообще и нашему нынешнему новому времени в частности. В имманентно насильственной деятельности обучения находит выход сублимированный страх общества перед непредсказуемым молодым поколением и, видимо, пустое стремление предотвратить неминуемую агрессию - естественную, увы, реакцию на какие бы то ни было перемены. (Поистине спасительным кажется здесь повальное увлечение телевизионными играми. Don"t worry, be happy! - в игре, мучительно преобразующей всю нашу жизнь. И конечно же, никаких денег не жалко на все более грандиозные Олимпиады.)

Диалектика нашего поведения и мышления побуждает нас, таким образом, в "корне всех зол" усматривать и ключ к избавлению. Специфически присущие юному возрасту преимущественно игровые формы поведения стимулируют соответствующий универсальный подход к поведению человека вообще. В свете всеохватывающего принципа игры пуэрилизуется вся наша деятельность, вся наша культура. И если поведение подростков нередко выглядит со стороны довольно нелепо, то чего уж там говорить о поведении пуэрилизованных взрослых? К сожалению, социальным играм нашего времени еще далеко до шахмат, хотя и последние не всегда были гарантированы от эксцессов: Хейзинга вспоминает о "нередких в XV в. ссорах юных принцев за игрой в шахматы, где, по словам Ла Марша, "и наиразумнейший утрачивает терпение"".

Монументальному исследованию Homo ludens сопутствуют в этом томе статьи, которые, помимо их самостоятельной ценности, важны для понимания человеческих и научных масштабов личности автора. Наряду с затрагиваемой в них чисто научной проблематикой, мы находим там теоретическое и нравственное обоснование подхода Йохана Хейзинги к истории и культуре. История сама по себе ничему не учит: "знание истории всегда носит чисто потенциальный характер". При этом "всякая культура, со своей стороны, в качестве предпосылки для существования нуждается в определенной степени погруженности в прошлое". Нужно ли говорить, что в наше время почти повсеместного драматического ощущения утраты культурного и исторического контекста и - как результат - стремления компенсировать этот вакуум новациями концептуализма самого разного толка, стоическая, и, в сущности, оптимистическая, позиция Хейзинги, раскрывающаяся в таких работах, как Задачи истории культуры и Об исторических жизненных идеалах, полна для нас самого высокого смысла. Приведем только одно место из Задач истории культуры.

"Антропоморфизм - величайший враг научного мышления в гуманитарных науках. Это заклятый враг, и мышление приносит его с собою из самой жизни. Всякий человеческий язык изъясняется антропоморфически, выражается образами, взятыми из человеческой деятельности, и окрашивает все абстрактное уподоблением чувственному. Но задача гуманитарной науки именно в том и состоит, чтобы, осознавая образный характер своего языка, заботиться о том, чтобы в метафору не вкралась химера".

Эти слова могут показаться направленными против игры, одной из форм которой в данном случае выступает антропоморфизм как один из видов мимесиса, переодевания, маскарада. Но вопрос стоит глубже. Речь идет о верности правилам игры, высокой игры, которой посвящает себя всякий настоящий ученый.

В двух других культурно-исторических работах: Политическое и военное значение рыцарских идеалов в позднем Средневековье и Проблема Ренессанса - Хейзинга остается эстетически чутким и кропотливейшим ученым-эрудитом, гуманистом, человеком и мастером большого стиля.

Как литературные произведения, Осень Средневековья и Homo ludens, на первый взгляд, принадлежат к разным жанрам. Мозаичность Осени Средневековья делает ее похожей на puzzle, загадочную картинку, вдохновенно составленную из множества цветастых фрагментов. В дальнейшем прием "детской игры" вырастает в глубоко осознанную целостную композицию. И Homo ludens, и публикуемые статьи демонстрируют - при всем внешнем отличии от Осени Средневековья - явную стилистическую преемственность. Всем этим работам присущи классическая ясность стиля, музыкальный ритм в построении фраз, речевых периодов, всех элементов текста. Богатство и многоплановость лексики всецело подчиняются абсолютному слуху автора. Хейзинга относится к числу тех мастеров, для которых какие бы то ни было погрешности вкуса совершенно немыслимы. Язык его сдержан и четок, но при этом эмоционально ярок и выразителен. Внешне строго научное изложение то и дело вызывает разнообразные реминисценции, нередко приобретает тонкие оттенки иронии.

Несколько слов о принципах, которых в безудержной гордыне и почтительном усердии тщился придерживаться переводчик. Разделяя авторскую игровую позицию, переводчик пытался соблюсти должное расстояние между высокопочитаемым автором - и далеким и иноязычным его отражением, самозванным его alter ego. Дистанция - то необходимое условие, которое только и может дать игре состояться. Партнеры в этой игре, находясь по разные стороны времени, отделяющего их друг от друга, обладают свободой действий в пределах своей языковой территории. Ситуация, напоминающая метафору из фильма Антониони Blowup : облепленный ряжеными призраками корт, где с пластическим стоицизмом кабуки, взрывая бесшумность, или, если угодно, "шум времени", отгороженные от небытия протагонисты правят незримый теннис. Сам мяч отсутствует, физический медиатор (посредник) не имеет смысла, но интенция игры налицо, правила неукоснительно соблюдаются. Уследить за движениями физически не существующего мяча, мечущегося от автора к переводчику и обратно, и, будучи зрителем, быть готовым в случае необходимости подхватить его и вновь бросить играющим - вот задача читателя.

Позволим себе обратиться, с некоторыми незначительными отклонениями, к тексту, сопровождавшему первое издание Осени Средневековья (1988 г., изд. "Наука", серия "Памятники исторической мысли").

Назначение перевода - при всей его устремленности к оригиналу, при всей к нему "открытости", близости - быть настолько иным, настолько самим собой, настолько отстоять от оригинала, чтобы сделать возможным диалог между культурами. Перевод должен отдалять нас от оригинала - на ту дистанцию, с которой иная культура воспринимается с наибольшей отчетливостью. Поскольку язык не средство, а сфера выражения, то русский перевод все равно не может быть ничем иным, кроме как фактом русской культуры. Как только чужое становится достоянием иной культуры, оно, в сущности, уже не чужое. Так, сокровища Эрмитажа - факт русской культуры, шедевры Британского музея - факт культуры британской, а Лувра - французской.

Однако подлинным вкладом в отечественную культуру чужое становится только тогда, когда оно воспринимается ею именно как свое чужое.

Нам еще предстоит обозначить роль, которую сам Йохан Хейзинга играл всей своей жизнью в рамках выпавших на его долю пространства и времени; рассказать о жизни этого большого ученого, о сдержанном и героическом благородстве человека, бывшего прекрасным образцом той культуры, которую он сам характеризует следующим образом: "Аристократическая культура не афиширует своих эмоций. В формах выражения она сохраняет трезвость и хладнокровие. Она занимает стоическую позицию. Чтобы быть сильной, она хочет и должна быть строгой и сдержанной - или по крайней мере допускать выражение чувств и эмоций исключительно в стилистически обусловленных формах" (Задачи истории культуры).

Применительно к нашему времени эти слова невольно вызывают в памяти образы некоторых людей, возвышавших - и возвышающих - нас до положения своих современников. Назовем двух ушедших. Это Булат Окуджава: словно о нем сказаны приведенные выше строки. Это Андрей Дмитриевич Сахаров, при всем кажущемся несходстве во многом удивительно напоминающий Йохана Хейзингу, тоже человек "на все времена", уже в наше время ставший для нас символом нашей истории, истинный homo ludens, человек, свято приверженный правилам той Игры, которая была для него дороже жизни. Разумеется, он тем самым препятствовал другим, "слишком серьезным" играм, и те игроки ему этого не простили. "Шпильбрехер разрушает магию их волшебного мира, поэтому он трус и должен быть подвергнут изгнанию. Точно так же и в мире высокой серьезности плуты, жулики, лицемеры всегда чувствуют себя гораздо уютней шпильбрехеров, отступников, еретиков, вольнодумцев, узников совести"*. Назовем и Дмитрия Сергеевича Лихачева, который так проникновенно, так душераздирающе просто порою все еще говорит с нами с наших телевизионных экранов.

Очерк жизненного пути, сопровождающий публикацию писем и рисунков Йохана Хейзинги, будет предложен читателю в III томе настоящего издания.

Дмитрии Сильвестров

________
* Homo ludeas. I, с. 31.

Хейзинга Йохан, 1872-1945

Голландский философ, историк и теоретик культуры. Автор работ: «Осень средневековья» (1919), «Homo Ludens» (1938), «В тени завтрашнего дня» (1939) и др.

С 1905 г. являлся профессором Гронингенского, а с 1915 г. - Лейденского университетов. Ректор Лейденского университета. В 1942 г. университет был закрыт нацистами, а сам ректор посажен в концентрационный лагерь для заложников.

Ах, если бы здоровый сон уже сам сделал из человека праведника!

Всеобщего пути назад нет. Есть только движение вперед хотя и кружат нам головы незнакомые глубины и дали, хотя и зияет перед нами ближайшее будущее, подобно пропасти в тумане. Хотя возврата к прошлому нет, может давать нам поучительный урок, служить ориентиром.

Человеческая культура возникает и развертывается в игре, как игра.

Эпохе, склонной ради воли к жизни отвергать нормы познания и суждения, вполне к лицу оживление суеверия.

Йохан Хейзинга (1872-1945) – голландский культуролог. Он считает несуществующими объективные законы истории и, следовательно, невозможным построение объективной исторической и культурологической теории. Цель и способ познания он видит в выявлении основных настроений и мировоззрения эпохи, которое достигается через "вживание" исследователя в духовную суть событий. Его основными трудами являются "Осень средневековья", "В тени завтрашнего дня: анализ культурного недуга нашего времени", "Человек и культура".

Хейзинга считал, что нормальное состояние культуры может быть при наличии трех условий: равновесия духовных и материальных ценностей; направленности на идеал, выходящий за рамки индивидуальности; и господства над природой. Отсутствие этих условий определяет истощение и обездуховление европейской культуры.

Ученый призывает общество к самоограничению. Не возлагая надежд на разум и науку, он советует ограничивать права разума, чтобы дать место вере.

Особую известность Хейзинги принесла концепция игрового элемента культуры, изложенная в труде "Homo ludens" (1938 г.).

По мнению Хейзинги, "Игра старше культуры. Животные играют точно так же, как люди". Основополагающие факторы игры были уже в жизни животных: поединок, демонстрация, вызов, похвальба, кичливость, притворство, ограничительные правила: павлины распускают хвост и демонстрируют свой наряд, тетерева исполняют танцы, вороны состязаются в полете, шалашники украшают свои гнезда… "Состязание и представление, таким образом, не происходят из культуры как развлечение, а предшествуют культуре".

Каковы же характеристики игры?

"Игра обособляется от "обыденной" жизни местом действия и продолжительностью", т. е. имеет свое игровое пространство. "Внутри игрового пространства царит собственный, безусловный порядок". Порядок создается правилами, которые нельзя нарушать, ибо тогда рушится все здание игры. Настоящая игра есть "свободное действие", она не связана с материальной пользой, но дает радостное возбуждение, раскрывает человеческие способности, сплачивает группы. Игра воспитывает "человека общественного", способного добровольно и сознательно участвовать в жизни коллектива, подавлять свои эгоистические интересы, руководствоваться понятиями солидарности, чести, самоотречения.

Потребность в игре не связана с какой-либо ступенью развития культуры. Игра – экзистенциальная и витальная категория.

Хейзинга рассматривает игру в нескольких аспектах: как вид деятельности; как форму происхождения культуры; как обязательный элемент всякой культурной активности; как движущую силу развития культуры.

Особую ценность его концепции придает стремление автора проследить роль игры во всех культурных сферах: в поэзии, культовых отправлениях, юриспруденции, войне, быту, науке – во всей истории.

"В поступательном движении культуры гипотетическое исходное соотношение игры и не игры не остается неизменным. Игровой элемент в целом отступает по мере развития культуры на задний план. По большей части и в значительной мере он растворился, ассимилировался в сакральной сфере, кристаллизовался в учености, в правосознании, в формах политический жизни. При этом игровое качество в явлениях культуры уходило обычно из виду".

Вместе с тем Хейзинга предупреждает, что настоящую игру следует отличать от "пуерилизма" (от лат. puer – ребенок), сознательного ребячества, инфантильного балагана, в который все в большей мере погружается современная цивилизация.

Произведение Хейзинги, посвященное игре, - попытка создать образ "настоящей" культуры с тем, чтобы противопоставить его европейской культуре второй четверти XX века.