Лукоморье. Международный Клуб Учёных В темнице там царевна тужит
Там царь Кощей над златом чахнет...
Кто из нас не знает отрицательного и отталкивающего персонажа многих русских сказок Кощея Бессмертного.
Но задумывался ли кто над тем, почему Кощей всегда богат, но всегда несчастен, он влюбчив, но не любим, он бессмертен, но погибает в финале сказки всегда почему-то именно он... Увы, как часто бывает не только в жизни, но и в сказках, время многое переиначило в изначальных вариантах рассказов о Кощее.
Что же донесли до нас языческие предания об этом необычном трагичном сказочном герое? Прежде всего, отметим, что звали знаменитого героя не как-нибудь, а весьма уважительно: Кощей Трипетович Бессмертный. Наличие отчества в столь давние времена говорило о многом и, прежде всего, о том, что был Кощей Трипетович существом очень благородным по своему происхождению, скорее всего княжеского рода. Ведь в стародавние годы лишь княжеские сыновья могли присваивать себе окончание «вич». Остальные именовались незатейливо и просто, например, Трофим Иванов-сын, а то и вовсе: Ивашка, да Машка.
О младых годах нашего героя сказки упорно молчат. Трипетович является перед нами уже стареньким и лысым. Однако, судя по всему, времени в своей жизни он даром не терял, а много и хорошо учился, да еще, видимо, имел явный талант не только к колдовству, но и к математике.
Непосвященному читателю может показаться, что жил Трипетович в свое полное удовольствие и просто не знал, куда деваться от безделия, а потому и выдумывал, развлекаясь, всяческие пакости. Увы, думающий подобное, глубоко заблуждается! Был Кощей Бессмертный, наоборот, невзирая на свое княжеское звание, великим тружеником и работал, что называется, не разгибаясь! К тому же, скорее всего, был работящий Трипетович не столь уж и богат, как думают его многочисленные недоброжелатели, прежде всего потому, что все окружающие его сокровища самому Кощею никогда не принадлежали. Все дело в том, что состоял Трипетович на службе у весьма почитаемого древнего славянского бога Велеса.
О том говорит, прежде всего, само имя нашего Трипетовича. Кощей - означает раб или работник. Велес является богом сытости, богатства и скота, а потому и скуп был чрезвычайно, до патологии. Золота и прочего добра было у него по этой причине накоплено преогромное количество. Сам Велес, по мнению академика Рыбакова, является духом убитого медведя, которого надо было задобрить, чтобы он не обиделся и не принес вреда. Внешне Велес всегда изображается человеком с медвежьей головой.
Как Трипетович попал к Велесу, неизвестно. Может, из-за своего характера в молодости когда-нибудь обидел злопамятный медвежий дух и был им наказан, может, разочаровавшись в бренности и суетности человеческого бытия, сам поступил на службу к богу сытости. Во всяком случае, с полной уверенностью можно сказать одно: служба у столь хозяйственного и скупого бога легкой не была. «Чахнуть над златом», тем более над чужим, ему явно было недосуг. Да, скорее всего, Трипетович и не просто так, скуки ради пересыпал туда-сюда монеты, а тщательнейшим образом подсчитывал и учитывал богатства своего хозяина. Судя по всему, наш герой был у Велеса и главным казначеем, и бухгалтером одновременно.
Вызывает большое сомнение и устоявший у нас образ Кощея, как некоего доходяги-дистрофика. Подумаем, зачем богу сытости понадобился бы какой-то дохляк? Ведь это сразу бы бросило тень недоверия на самого Велеса. Впрочем, писаным красавцем Трипетович, судя по всему, тоже не был никогда. Но разве можно над ним из-за этого смеяться?
Ну, а как обстоит дело с бессмертием нашего героя? То, что Трипетович был бессмертным, делает ему честь. Значит, Велес столь высоко ценил его как специалиста-профессионала и честного помощника, что не давал умереть и держал бесконечно долго на нелегкой финансовой службе, без всякой перспективы выхода на пенсию. Помимо высокого профессионализма Трепетович безусловно был и лично честен. Кто бы стал держать на столь ответственной должности бесконечно долго хапугу и вора?
Кроме этого, принимая во внимание древность времени, когда происходили описываемые события, следует понимать, что с высококвалифицированными бухгалтерами на Руси в ту пору было не густо, а потому и приходилось бедолаге Кощею из века в век сводить дебит с кредитом.
Но наш герой вовсе не был отшельником, а вполне любил придаться иногда маленьким человеческим радостям и удовольствиям. Языческие предания гласят, что поначалу (в свободное от казначейских дел время) любил Трипетович проводить свой досуг с молодыми ведьмами. Но и здесь он был очень благороден. Принимая обличие козла с огромными рогами, он вначале шутейно пугал на шабашах этих непутевых девиц, а попугав, вел затем долгие душеспасительные беседы. Побеседовав, таким образом, на темы морали, Кощей приглашал затем ведьмочек в велесовский дворец (естественно, в отсутствие хозяина), где весело и проводил с ними время. Это, судя по всему, Трипетович грехом не считал. Когда гулянка заканчивалась, все стороны оставались всем вполне довольны, да и казенное дело от этого не страдало.
Однако пришел день и настал час, когда девицы легкого поведения, да еще склонные к колдовским штучкам, нашему герою прилично поднадоели. Тогда-то захотелось Трипетовичу настоящего домашнего уюта, семьи и настоящей любви. Ведьмы отошли в прошлое, а сердце Кощея покорили простые девушки. Подобный путь прошло и большинство современных мужчин, разница лишь в том, что Кощей мог позволить себе не думать о возрасте, а так же о печени и других издержках веселой жизни по причине своей бессмертности.
Один из первых профессиональных исследователей русского язычества профессор С. Ушаков еще в 1834 году писал следующее: «Кощей, несмотря на свое безобразие, страстно любил девиц и похищал их. Он похищал даже супруг с брачного ложа». Здесь уж, кажется, Кощей показал себя, наконец, как явный негодяй! Но опять не будем слишком торопиться! Если в наше время похищение девицы есть дело однозначно уголовное, то в те весьма отдаленные от нас времена подобные похищения с последующей женитьбой были делом самым повседневным, привычным и заурядным. Скорее всего, когда Трипетович просто подустал от шумных и непутевых ведьм, он просто захотел нормальной жизни, а потому и принялся воровать себе невест. В этом он, думается, тоже не усматривал ничего предосудительного, ведь он был не каким-то простолюдином, а отпрыском древнекняжеского рода, да еще и казначеем-бухгалтером всесильного бога Велеса!
Удивительно, но ни одна из дошедших до нас сказок не упрекает Кощея в каком-либо насилии над похищенными девицами. Трипетович не был какой-нибудь «синей бородой». Наоборот, со всеми похищаемыми девицами он сразу же вступал в законный брак и окружал их всевозможной роскошью. Может быть, поэтому, ценя рыцарское отношение похитителя, его искреннюю любовь, ну и, разумеется, почти «божественные» блага, которыми окружал влюбленный Трипетович своих избранниц, девицы о своей участи не слишком-то и жалели. Однако вся проблема состояла в том, что сам Трипетович был бессмертным, а жены его - нет. Поэтому они имели свойство с завидным постоянством стареть и умирать.
Тут уж на самом деле проникнешься жалостью к Кощею, если представить сколько раз ему пришлось оставаться вдовцом! Что поделать, такой уж удел всех бессмертных. Но, видимо, все же Трипетович по своей натуре не был пессимистом, а потому он с достойным всяческого уважения упорством, отправлялся вновь и вновь на поиски очередной будущей жены. Так что, если говорить честно, разбойничьи налеты старика на девиц были делом весьма не частым.
Последней роковой любовью нашего героя Трипетовича стала, как всем нам хорошо известно, девица по имени Василиса и по прозвищу Прекрасная. Впрочем, во многих случаях ее именуют и Премудрой. Прежде чем перейти к последующим трагическим событиям жизни Трипетовича, отметим, что второе прозвище Василиса носила тоже неспроста, а если принять во внимание еще и ее внешние данные, то становится сразу понятным, что бессмертный старик Трипетович, хорошо разбираясь в женской красоте, в тайнах женской психологии за долгие века своей жизни разбираться так и не научился. Что уж тогда говорить о простых смертных!
Девица же Василиса оказалась дамой на редкость хитрой и коварной. Впрочем, и ее влюбленный бухгалтер окружил всеми возможными в то время благами и комфортом. Не торопя свою избранницу с принятием решения, он, как истинный джентльмен, терпеливо ждал, пока она пообвыкнется и сменит гнев на милость. А потому лишь периодически тактично наведывался к предмету своего обожания, чтобы поинтересоваться, не надобно ли ей еще чего, не изменила ли она своего решения. Василиса же время даром не теряла и поджидала своего друга Ивана-царевича и не только поджидала…
Может, именно в этом и состояла главная ошибка Трипетовича. Ранее он воровал невест у простолюдинов, теперь же замахнулся на невесту царевича, впрочем, и сам Трипетович был, как мы уже знаем, не из смердов каких-нибудь, к тому же, ведь и сердцу тоже не прикажешь!
Да и царевичем Иван был, по всей видимости, не слишком родовитым, иначе не стал бы марать свои руки столь грязными делами, о которых мы еще поговорим вскоре более подробно.
Вообще момент «вызова» Ивана Василисой для своего освобождения - самый мутный в сказках о Кощее. Прежде всего, откуда Иван узнал, что его невесту утащил именно Кощей? В одном из вариантов сказки эта тайна, впрочем, несколько приоткрывается. Там хитромудрая Василиса отправляет царевичу птичку-вещунью, скорее всего - голубя, с записочкой. Однако, судя по всему, в записочке говорилось не столько о необходимости ее избавлении, сколько о том, какие богатства имеются у Кощея и как их можно, за здорово живешь, присвоить. Короче говоря, Василиса приглашала Ивана не только забрать ее домой, но одновременно и неплохо подзаработать. Однако царевич поначалу попросту струсил и никуда не поехал. Сразиться один на один с бессмертным Трипетовичем ему никак не улыбалось.
Тогда уже на хитрость идет сама Василиса. Внезапно она объявляет, обомлевшему от счастья Трипетовичу, о своей нахлынувшей к нему любви. А пока старик находился на седьмом небе и, потеряв бдительность, строил воздушные замки будущей счастливой совместной жизни, Василиса быстро выведала у доверчивого бухгалтера, где находится его смерть и как ею с умом распорядиться. После этого к Ивану улетела очередная птичка и тот, приободрившись, пошел искать невесту, а так же золотишко. Говоря языком современной юриспруденции, Иван-царевич и Василиса Премудрая – это преступная группа, где роль вожака, а заодно и наводчицы исполняла Василиса. Иван же выступал лишь как обыкновенный наемный киллер, причем не слишком смелый и не очень умный. В этом мы еще сможем убедиться чуть позднее.
Вообще «Дело об убийстве старика Трипетовича по предварительному сговору группой лиц с целью обогащения в особо крупных размерах» - самое загадочное во всем славянском фольклоре. Порой возникает даже вполне обоснованное подозрение, что и само «похищение» Василисы было спланировано и организовано ею самой. Кощея, как говорится, просто «подставили», то есть вначале распалили пыл любвеобильного старца рассказами о невообразимых прелестях Василисы Прекрасной, а затем позволили ее выкрасть (вместе с почтовыми голубями!). Любопытно, что сразу же после похищения Василиса Прекрасная во всех вариантах сказок мгновенно превращается в Василису Премудрую и начинает активно действовать, не останавливаясь даже перед прямым обманом наивного Трипетовича.
Впрочем, если моральный облик Василисы, как мы уже поняли, весьма невысок, то ее жених вообще полный негодяй! Это вовсе не громкие слова. Это факты, которые говорят сами за себя!
Дело в том, что, разыскивая владения своей жертвы, Иван-царевич успел между делом переспать с... Бабой Ягой! Да если бы только с ней одной! Чтобы не быть голословным, обратимся вновь к языческим преданиям, записанным уже знакомым нам профессором С.Ушаковым: «Яга встречает парней, поит, кормит, в баньке парит и кладет на ложе исполнять супружеские обязанности. А уклоняющимся мстит нещадно...» Вспомним, что времена тогда были далеко не сентиментальные, а потому «отказников» бабка просто поджаривала на лопате и съедала. Чего добру пропадать!
По всей видимости, угодить Бабе Яге было весьма не просто, так как ее частокол щедро украшали черепа многочисленных неудачников любовного фронта. Иван-царевич, надо понимать, от «супружеских обязанностей» не уклонился и с поставленной ему задачей неплохо справился. Иначе, почему он наутро не только почти по-родственному расстался с бабулькой, но та еще подарила ему и клубок волшебных ниток. При этом направила Баба Яга Ивана не куда-нибудь, а к своей средней сестре. Там все произошло по старому сценарию, его поили, кормили, парили..., а наутро вручили очередной клубок ниток. Затем была старшая сестра Яговна, которой Иван, разумеется, тоже понравился, и которому она утром в знак благодарности за ударный труд, показала дорогу к жилью Кощея, хотя, конечно же, догадывалась, что Иван идет туда не с самыми добрыми намерениями. Вполне возможно, что у любвеобильных сестер были с Трепетовичем какие-то свои давние счеты. Выскажу свои подозрения, что сестры Яговны, вполне возможно, как раз и были теми самыми беспутными ведьмочками, с которыми Трипетович куролесил по молодости и которым затем предпочел обычных добропорядочных девушек. Тогда желание сестер отомстить «подлому изменнику» вполне понятно. Недаром говорится - от женской любви до ненависти один шаг.
Позднейшие сказители о нюансах поведения «влюбленного» Ивана во время его похода предпочитают помалкивать. Еще бы, если царевич-геронтофил действительно переспал со всеми бабками-ежками подряд, то о какой высокой любви к невесте может вообще идти речь, ведь ломается вся логика и мораль сказки! Но ничего как раз и не ломается! Все дело в том, что между Иваном с Василисой никакой влюбленности, судя по всему, никогда не было. Они являлись просто-напросто подельниками, и именно в этом заключена вся логика их поступков.
Как бы то ни было, но Иван, как мы знаем, добирается до цели. Он знает, что бога Велеса в данный момент нет дома, знает и где спрятана смерть казначея. Остальное для профессионального киллера, как говорится, лишь дело техники.
Изначально в сказках данного цикла говорилось, что Кощеева смерть находится на конце стрелы. Это значит, что прикончить престарелого Трипетовича можно было без всяких хлопот, что, видимо, Иван-царевич без особого труда и сделал. Где бедному старику было тягаться с молодым суперменом! Легенда об острове Буяне и дубе, о зайце, рыбе и утке появилась значительно позднее, когда сказители справедливо решили, что убиение Кощея столь примитивным и быстрым способом никакой славы Ивану не прибавляет. Поэтому в более поздних вариантах сказки царевич предварительно демонстрирует нам свое молодечество, безжалостно разрывая животы несчастным живым зверюшкам.
А затем было циничное убийство беспомощного старика. Причем, перед тем как убить Кощея, Василиса с Иваном еще не преминули, и поглумиться над ним, вдоволь насладившись стенаниями и страданиями приговоренного к смерти престарелого бухгалтера.
Однако время не ждало. Спешно погрузив какую-то часть богатств Велеса (утащить все богатства было, разумеется, им не под силу), убийцы поспешили восвояси. Но быстро бежать Иван с Василисой не могли, золото являлось слишком тяжелым грузом. Тем временем вернувшийся домой Велес застает жуткую картину: убитого казначея-бухгалтера и разграбленные кладовые. Можно представить его состояние! Конечно же, немедленно последовала погоня.
Детали этой погони известны нам в разных более поздних вариациях. Однако везде однозначно утверждается, что первой почувствовала приближение преследователя, конечно же, Василиса. Она попросила Ивана что-нибудь предпринять, но тот был столь напуган, что ничего не мог, да и не хотел сделать. Кроме того, он еще раз наглядно продемонстрировал, что никаких особых чувств к Василисе никогда не испытывал. Ибо тогда почему, хотя бы ради приличия не заявил своей невесте, что готов сразиться, пусть даже в неравном поединке, с Велесом, чтобы дать любимой время убежать и спастись. Так поступил бы каждый влюбленный. Увы, ничего подобного не произошло. Иван-царевич тупо тащил мешки с золотом, предоставив подельнице выкручиваться самой.
Надо отдать должное Василисе, в данной ситуации она превзошла сама себя. Премудрая воздвигала на пути Велеса высокие горы и непроходимые леса, бурные реки и бурные моря, но бог есть бог, и не простым смертным преступникам с ним тягаться... Конец этой сказки всегда несколько смят. Дескать, на каком-то рубеже Василисе все же удалось задержать Велеса, и они с Иваном удачно смотались. Однако на самом деле подобный исход более чем сомнителен. Даже если Василисе и удалось в тот раз обмануть всесильного Велеса, боги, как известно, обид (да еще таких!) не прощают. Так что в дальнейшем уж чего-чего, а сытости и богатства в доме Василисы и Ивана не было никогда, это уж точно! Убийство невинного старого бухгалтера и грабеж велесовского золота счастья им тоже не мог принести. Зная же аморальные качества Ивана и практичность его подружки, нетрудно предположить, что и особой идиллии из их союза тоже не получилось. Месть Велеса рано или поздно, но их обязательно настигла!
А потому, смотря по телевизору или читая очередную сказку, где очередной молодец, с ухмылкой ломая иголку, убивает доверчивого семьянина Трипетовича, не будем столь безжалостны и злорадны к судьбе несчастного старика. Он хотел всего лишь быть счастливым, но ему, увы, не повезло...
Капитан первого ранга Владимир Шигин, секретарь Союза писателей России.
«У лукоморья дуб зелёный…» (отрывок из поэмы «Руслан и Людмила»)
У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том:
И днём и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом;
Идёт направо – песнь заводит,
Налево – сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несёт богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идёт, бредёт сама собой,
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русский дух… там Русью пахнет!
И там я был, и мёд я пил;
У моря видел дуб зелёный;
Под ним сидел, и кот учёный
Свои мне сказки говорил.
Данный текст является ознакомительным фрагментом. Из книги Руслан и Людмила автора СССР Внутренний ПредикторВНУТРЕННИЙ ПРЕДИКТОР СССР Руслан и Людмила 200-летию со дня рождения А.С.Пушкина посвящается Развитие и становление государственности народа русского и народов СССР в глобальном историческом процессе, изложенное в системе образов Первого Поэта России А.С.Пушкина.©
Из книги Мысль, вооруженная рифмами [Поэтическая антология по истории русского стиха] автора Холшевников Владислав Евгеньевич Из книги Литература как таковая. От Набокова к Пушкину: Избранные работы о русской словесности автора Жаккар Жан-Филипп Из книги История русской литературы XIX века. Часть 1. 1800-1830-е годы автора Лебедев Юрий Владимирович Из книги Пушкинский круг. Легенды и мифы автора Синдаловский Наум Александрович Из книги Каменный Пояс, 1980 автора Филиппов Александр Геннадьевич Из книги Жизнь и труды Пушкина [Лучшая биография поэта] автора Анненков Павел Васильевич Из книги Герои Пушкина автора Архангельский Александр НиколаевичМежду «до» и «после» (Эротический элемент в поэме Пушкина «Руслан и Людмила»)[*] Среди вопросов, которые возникают при анализе поэмы Пушкина «Руслан и Людмила», один из самых сложных - это вопрос об организующем принципе. Проблема, в первую очередь, связана с определением
Из книги Литература 6 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы. Часть 2 автора Коллектив авторов«Руслан и Людмила». Юношеская вольность и свобода нашли полнокровное художественное воплощение в последнем произведении петербургского периода – в поэме «Руслан и Людмила». Работая над ней, Пушкин вступил в соревнование с Жуковским и Батюшковым, которые мечтали о
Из книги Сочинения Александра Пушкина. Статья шестая автора Белинский Виссарион Григорьевич«Руслан н Людмила» Внедренное в наше сознание общеобразовательной школой, да и вообще всей советской системой всеобуча понимание фольклора как явления исключительно низовой, устной, или крестьянской, деревенской культуры основательно обеднило наше представление о
Из книги автораЛюдмила Коростина ЗОВУТ БАРАБАНЫ Главы из поэмы Школа взбудоражена: Готовится к линейке, Вымыта, наглажена. Прибраны скамейки, И по залу гулкому Носятся дежурные: - Этот мягкий стул кому? - Астры где, пурпурные? Стул - для гостя званого, И цветы садовые. …Я вас вижу
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Шрифт:
100% +
Александр Сергеевич Пушкин
Руслан и Людмила
Поэма
Посвящение
Для вас, души моей царицы,
Красавицы, для вас одних
Времен минувших небылицы,
В часы досугов золотых,
Под шепот старины болтливой,
Рукою верной я писал;
Примите ж вы мой труд игривый!
Ничьих не требуя похвал,
Счастлив уж я надеждой сладкой,
Что дева с трепетом любви
Посмотрит, может быть, украдкой
На песни грешные мои.У лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Всё ходит по цепи кругом;
Идет направо – песнь заводит,
Налево – сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою-Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русский дух… там Русью пахнет!
И там я был, и мед я пил;
У моря видел дуб зеленый;
Под ним сидел, и кот ученый
Свои мне сказки говорил.
Одну я помню: сказку эту
Поведаю теперь я свету…
Песнь первая
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.В толпе могучих сыновей,
С друзьями, в гриднице высокой
Владимир-солнце пировал;
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана
И мед из тяжкого стакана
За их здоровье выпивал.
Не скоро ели предки наши,
Не скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям.Слилися речи в шум невнятный;
Жужжит гостей веселый круг;
Но вдруг раздался глас приятный
И звонких гуслей беглый звук;
Все смолкли, слушают Баяна:
И славит сладостный певец
Людмилу-прелесть и Руслана
И Лелем свитый им венец.Но, страстью пылкой утомленный,
Не ест, не пьет Руслан влюбленный;
На друга милого глядит,
Вздыхает, сердится, горит
И, щипля ус от нетерпенья,
Считает каждые мгновенья.
В унынье, с пасмурным челом,
За шумным, свадебным столом
Сидят три витязя младые;
Безмолвны, за ковшом пустым,
Забыли кубки круговые,
И брашна неприятны им;
Не слышат вещего Баяна;
Потупили смущенный взгляд:
То три соперника Руслана;
В душе несчастные таят
Любви и ненависти яд.
Один – Рогдай, воитель смелый,
Мечом раздвинувший пределы
Богатых киевских полей;
Другой – Фарлаф, крикун надменный,
В пирах никем не побежденный,
Но воин скромный средь мечей;
Последний, полный страстной думы,
Младой хазарский хан Ратмир:
Все трое бледны и угрюмы,
И пир веселый им не в пир.Вот кончен он; встают рядами,
Смешались шумными толпами,
И все глядят на молодых:
Невеста очи опустила,
Как будто сердцем приуныла,
И светел радостный жених.
Но тень объемлет всю природу,
Уж близко к полночи глухой;
Бояре, задремав от меду,
С поклоном убрались домой.
Жених в восторге, в упоенье:
Ласкает он в воображенье
Стыдливой девы красоту;
Но с тайным, грустным умиленьем
Великий князь благословеньем
Дарует юную чету.И вот невесту молодую
Ведут на брачную постель;
Огни погасли… и ночную
Лампаду зажигает Лель.
Свершились милые надежды,
Любви готовятся дары;
Падут ревнивые одежды
На цареградские ковры…
Вы слышите ль влюбленный шепот,
И поцелуев сладкий звук,
И прерывающийся ропот
Последней робости?.. Супруг
Восторги чувствует заране;
И вот они настали… Вдруг
Гром грянул, свет блеснул в тумане,
Лампада гаснет, дым бежит,
Кругом все смерклось, все дрожит,
И замерла душа в Руслане…
Все смолкло. В грозной тишине
Раздался дважды голос странный,
И кто-то в дымной глубине
Взвился чернее мглы туманной…
И снова терем пуст и тих;
Встает испуганный жених,
С лица катится пот остылый;
Трепеща, хладною рукой
Он вопрошает мрак немой…
О горе: нет подруги милой!
Хватает воздух он пустой;
Людмилы нет во тьме густой,
Похищена безвестной силой.Ах, если мученик любви
Страдает страстью безнадежно,
Хоть грустно жить, друзья мои,
Однако жить еще возможно.
Но после долгих, долгих лет
Обнять влюбленную подругу,
Желаний, слез, тоски предмет,
И вдруг минутную супругу
Навек утратить… о друзья,
Конечно, лучше б умер я!Однако жив Руслан несчастный.
Но что сказал великий князь?
Сраженный вдруг молвой ужасной,
На зятя гневом распалясь,
Его и двор он созывает:
«Где, где Людмила?» – вопрошает
С ужасным, пламенным челом.
Руслан не слышит. «Дети, други!
Я помню прежние заслуги:
О, сжальтесь вы над стариком!
Скажите, кто из вас согласен
Скакать за дочерью моей?
Чей подвиг будет не напрасен,
Тому – терзайся, плачь, злодей!
Не мог сберечь жены своей! -
Тому я дам ее в супруги
С полцарством прадедов моих.
Кто ж вызовется, дети, други?..»
«Я!» – молвил горестный жених.
«Я! я! – воскликнули с Рогдаем
Фарлаф и радостный Ратмир. -
Сейчас коней своих седлаем;
Мы рады весь изъездить мир.
Отец наш, не продлим разлуки;
Не бойся: едем за княжной».
И с благодарностью немой
В слезах к ним простирает руки
Старик, измученный тоской.Все четверо выходят вместе;
Руслан уныньем как убит;
Мысль о потерянной невесте
Его терзает и мертвит.
Садятся на коней ретивых;
Вдоль берегов Днепра счастливых
Летят в клубящейся пыли;
Уже скрываются вдали;
Уж всадников не видно боле…
Но долго всё еще глядит
Великий князь в пустое поле
И думой им вослед летит.Руслан томился молчаливо,
И смысл и память потеряв.
Через плечо глядя спесиво
И важно подбочась, Фарлаф,
Надувшись, охал за Русланом.
Он говорит: «Насилу я
На волю вырвался, друзья!
Ну, скоро ль встречусь с великаном?
Уж то-то крови будет течь,
Уж то-то жертв любви ревнивой!
Повеселись, мой верный меч,
Повеселись, мой конь ретивый!»Хазарский хан, в уме своем
Уже Людмилу обнимая,
Едва не пляшет над седлом;
В нем кровь играет молодая,
Огня надежды полон взор:
То скачет он во весь опор,
То дразнит бегуна лихого,
Кружит, подъемлет на дыбы,
Иль дерзко мчит на холмы снова.Рогдай угрюм, молчит – ни слова…
Страшась неведомой судьбы
И мучась ревностью напрасной,
Всех больше беспокоен он,
И часто взор его ужасный
На князя мрачно устремлен.Соперники одной дорогой
Всё вместе едут целый день.
Днепра стал темен брег отлогий;
С востока льется ночи тень;
Туманы над Днепром глубоким;
Пора коням их отдохнуть.
Вот под горой путем широким
Широкий пересекся путь.
«Разъедемся, пора! – сказали, -
Безвестной вверимся судьбе».
И каждый конь, не чуя стали,
По воле путь избрал себе.Что делаешь, Руслан несчастный,
Один в пустынной тишине?
Людмилу, свадьбы день ужасный,
Всё, мнится, видел ты во сне.
На брови медный шлем надвинув,
Из мощных рук узду покинув,
Ты шагом едешь меж полей,
И медленно в душе твоей
Надежда гибнет, гаснет вера.Но вдруг пред витязем пещера;
В пещере свет. Он прямо к ней
Идет под дремлющие своды,
Ровесники самой природы.
Вошел с уныньем: что же зрит?
В пещере старец; ясный вид,
Спокойный взор, брада седая;
Лампада перед ним горит;
За древней книгой он сидит,
Ее внимательно читая.
«Добро пожаловать, мой сын! -
Сказал с улыбкой он Руслану. -
Уж двадцать лет я здесь один
Во мраке старой жизни вяну;
Но наконец дождался дня,
Давно предвиденного мною.
Мы вместе сведены судьбою;
Садись и выслушай меня.
Руслан, лишился ты Людмилы;
Твой твердый дух теряет силы;
Но зла промчится быстрый миг:
На время рок тебя постиг.
С надеждой, верою веселой
Иди на все, не унывай;
Вперед! мечом и грудью смелой
Свой путь на полночь пробивай.Узнай, Руслан: твой оскорбитель
Волшебник страшный Черномор,
Красавиц давний похититель,
Полнощных обладатель гор.
Еще ничей в его обитель
Не проникал доныне взор;
Но ты, злых козней истребитель,
В нее ты вступишь, и злодей
Погибнет от руки твоей.
Тебе сказать не должен боле:
Судьба твоих грядущих дней,
Мой сын, в твоей отныне воле».Наш витязь старцу пал к ногам
И в радости лобзает руку.
Светлеет мир его очам,
И сердце позабыло муку.
Вновь ожил он; и вдруг опять
На вспыхнувшем лице кручина…
«Ясна тоски твоей причина;
Но грусть не трудно разогнать, -
Сказал старик, – тебе ужасна
Любовь седого колдуна;
Спокойся, знай: она напрасна
И юной деве не страшна.
Он звезды сводит с небосклона,
Он свистнет – задрожит луна;
Но против времени закона
Его наука не сильна.
Ревнивый, трепетный хранитель
Замков безжалостных дверей,
Он только немощный мучитель
Прелестной пленницы своей.
Вокруг нее он молча бродит,
Клянет жестокий жребий свой…
Но, добрый витязь, день проходит,
А нужен для тебя покой».Руслан на мягкий мох ложится
Пред умирающим огнем;
Он ищет позабыться сном,
Вздыхает, медленно вертится…
Напрасно! Витязь наконец:
«Не спится что-то, мой отец!
Что делать: болен я душою,
И сон не в сон, как тошно жить.
Позволь мне сердце освежить
Твоей беседою святою.
Прости мне дерзостный вопрос.
Откройся: кто ты, благодатный,
Судьбы наперсник непонятный?
В пустыню кто тебя занес?»Вздохнув с улыбкою печальной,
Старик в ответ: «Любезный сын,
Уж я забыл отчизны дальней
Угрюмый край. Природный финн,
В долинах, нам одним известных,
Гоняя стадо сел окрестных,
В беспечной юности я знал
Одни дремучие дубравы,
Ручьи, пещеры наших скал
Да дикой бедности забавы.
Но жить в отрадной тишине
Дано не долго было мне.Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина. Меж подруг
Она гремела красотою.
Однажды утренней порою
Свои стада на темный луг
Я гнал, волынку надувая;
Передо мной шумел поток.
Одна, красавица младая
На берегу плела венок.
Меня влекла моя судьбина…
Ах, витязь, то была Наина!
Я к ней – и пламень роковой
За дерзкий взор мне был наградой,
И я любовь узнал душой
С ее небесною отрадой,
С ее мучительной тоской.Умчалась года половина;
Я с трепетом открылся ей,
Сказал: люблю тебя, Наина.
Но робкой горести моей
Наина с гордостью внимала,
Лишь прелести свои любя,
И равнодушно отвечала:
«Пастух, я не люблю тебя!»И все мне дико, мрачно стало:
Родная куща, тень дубров,
Веселы игры пастухов -
Ничто тоски не утешало.
В унынье сердце сохло, вяло.
И наконец задумал я
Оставить финские поля;
Морей неверные пучины
С дружиной братской переплыть
И бранной славой заслужить
Вниманье гордое Наины.
Я вызвал смелых рыбаков
Искать опасностей и злата.
Впервые тихий край отцов
Услышал бранный звук булата
И шум немирных челноков.
Я вдаль уплыл, надежды полный,
С толпой бесстрашных земляков;
Мы десять лет снега и волны
Багрили кровию врагов.
Молва неслась: цари чужбины
Страшились дерзости моей;
Их горделивые дружины
Бежали северных мечей.
Мы весело, мы грозно бились,
Делили дани и дары,
И с побежденными садились
За дружелюбные пиры.
Но сердце, полное Наиной,
Под шумом битвы и пиров,
Томилось тайною кручиной,
Искало финских берегов.
Пора домой, сказал я, други!
Повесим праздные кольчуги
Под сенью хижины родной.
Сказал – и весла зашумели:
И, страх оставя за собой,
В залив отчизны дорогой
Мы с гордой радостью влетели.Сбылись давнишние мечты,
Сбылися пылкие желанья!
Минута сладкого свиданья,
И для меня блеснула ты!
К ногам красавицы надменной
Принес я меч окровавленный,
Кораллы, злато и жемчуг;
Пред нею, страстью упоенный,
Безмолвным роем окруженный
Ее завистливых подруг,
Стоял я пленником послушным;
Но дева скрылась от меня,
Примолвя с видом равнодушным:
«Герой, я не люблю тебя!»К чему рассказывать, мой сын,
Чего пересказать нет силы?
Ах, и теперь один, один,
Душой уснув, в дверях могилы,
Я помню горесть, и порой,
Как о минувшем мысль родится,
По бороде моей седой
Слеза тяжелая катится.Но слушай: в родине моей
Между пустынных рыбарей
Наука дивная таится.
Под кровом вечной тишины,
Среди лесов, в глуши далекой
Живут седые колдуны;
К предметам мудрости высокой
Все мысли их устремлены;
Всё слышит голос их ужасный,
Что было и что будет вновь,
И грозной воле их подвластны
И гроб и самая любовь.И я, любви искатель жадный,
Решился в грусти безотрадной
Наину чарами привлечь
И в гордом сердце девы хладной
Любовь волшебствами зажечь.
Спешил в объятия свободы,
В уединенный мрак лесов;
И там, в ученье колдунов,
Провел невидимые годы.
Настал давно желанный миг,
И тайну страшную природы
Я светлой мыслию постиг:
Узнал я силу заклинаньям.
Венец любви, венец желаньям!
Теперь, Наина, ты моя!
Победа наша, думал я.
Но в самом деле победитель
Был рок, упорный мой гонитель.В мечтах надежды молодой,
В восторге пылкого желанья,
Творю поспешно заклинанья,
Зову духов – и в тьме лесной
Стрела промчалась громовая,
Волшебный вихорь поднял вой,
Земля вздрогнула под ногой…
И вдруг сидит передо мной
Старушка дряхлая, седая,
Глазами впалыми сверкая,
С горбом, с трясучей головой,
Печальной ветхости картина.
Ах, витязь, то была Наина!..
Я ужаснулся и молчал,
Глазами страшный призрак мерил,
В сомненье все еще не верил
И вдруг заплакал, закричал:
«Возможно ль! ах, Наина, ты ли!
Наина, где твоя краса?
Скажи, ужели небеса
Тебя так страшно изменили?
Скажи, давно ль, оставя свет,
Расстался я с душой и с милой?
Давно ли?..» – «Ровно сорок лет, -
Был девы роковой ответ, -
Сегодня семьдесят мне било.
Что делать, – мне пищит она, -
Толпою годы пролетели.
Прошла моя, твоя весна -
Мы оба постареть успели.
Но, друг, послушай: не беда
Неверной младости утрата.
Конечно, я теперь седа,
Немножко, может быть, горбата;
Не то, что в старину была,
Не так жива, не так мила;
Зато (прибавила болтунья)
Открою тайну: я колдунья!»
И было в самом деле так.
Немой, недвижный перед нею,
Я совершенный был дурак
Со всей премудростью моею.Но вот ужасно: колдовство
Вполне свершилось, по несчастью.
Мое седое божество
Ко мне пылало новой страстью.
Скривив улыбкой страшный рот,
Могильным голосом урод
Бормочет мне любви признанье.
Вообрази мое страданье!
Я трепетал, потупя взор;
Она сквозь кашель продолжала
Тяжелый, страстный разговор:
«Так, сердце я теперь узнала;
Я вижу, верный друг, оно
Для нежной страсти рождено;
Проснулись чувства, я сгораю,
Томлюсь желаньями любви…
Приди в объятия мои…
О милый, милый! умираю…»И между тем она, Руслан,
Мигала томными глазами;
И между тем за мой кафтан
Держалась тощими руками;
И между тем – я обмирал,
От ужаса зажмуря очи;
И вдруг терпеть не стало мочи;
Я с криком вырвался, бежал.
Она вослед: «О, недостойный!
Ты возмутил мой век спокойный,
Невинной девы ясны дни!
Добился ты любви Наины,
И презираешь – вот мужчины!
Изменой дышат все они!
Увы, сама себя вини;
Он обольстил меня, несчастный!
Я отдалась любови страстной…
Изменник, изверг! о позор!
Но трепещи, девичий вор!»Так мы расстались. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И пламя позднее любви
С досады в злобу превратила.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».Наш витязь с жадностью внимал
Рассказы старца; ясны очи
Дремотой легкой не смыкал
И тихого полета ночи
В глубокой думе не слыхал.
Но день блистает лучезарный…
Со вздохом витязь благодарный
Объемлет старца-колдуна;
Душа надеждою полна;
Выходит вон. Ногами стиснул
Руслан заржавшего коня,
В седле оправился, присвистнул.
«Отец мой, не оставь меня».
И скачет по пустому лугу.
Седой мудрец младому другу
Кричит вослед: «Счастливый путь!
Прости, люби свою супругу,
Советов старца не забудь!»
Песнь вторая
Соперники в искусстве брани,
Не знайте мира меж собой;
Несите мрачной славе дани
И упивайтеся враждой!
Пусть мир пред вами цепенеет,
Дивяся грозным торжествам:
Никто о вас не пожалеет,
Никто не помешает вам.
Соперники другого рода,
Вы, рыцари парнасских гор,
Старайтесь не смешить народа
Нескромным шумом ваших ссор;
Бранитесь – только осторожно.
Но вы, соперники в любви,
Живите дружно, если можно!
Поверьте мне, друзья мои:
Кому судьбою непременной
Девичье сердце суждено,
Тот будет мил назло вселенной;
Сердиться глупо и грешно.Когда Рогдай неукротимый,
Глухим предчувствием томимый,
Оставя спутников своих,
Пустился в край уединенный
И ехал меж пустынь лесных,
В глубоку думу погруженный, -
Злой дух тревожил и смущал
Его тоскующую душу,
И витязь пасмурный шептал:
«Убью!.. преграды все разрушу…
Руслан! узнаешь ты меня…
Теперь-то девица поплачет…»
И вдруг, поворотив коня,
Во весь опор назад он скачет.В то время доблестный Фарлаф,
Все утро сладко продремав,
Укрывшись от лучей полдневных,
У ручейка, наедине,
Для подкрепленья сил душевных,
Обедал в мирной тишине.
Как вдруг он видит: кто-то в поле,
Как буря, мчится на коне;
И, времени не тратя боле,
Фарлаф, покинув свой обед,
Копье, кольчугу, шлем, перчатки,
Вскочил в седло и без оглядки
Летит – а тот за ним вослед.
«Остановись, беглец бесчестный! -
Кричит Фарлафу неизвестный. -
Презренный, дай себя догнать!
Дай голову с тебя сорвать!»
Фарлаф, узнавши глас Рогдая,
Со страха скорчась, обмирал
И, верной смерти ожидая,
Коня еще быстрее гнал.
Так точно заяц торопливый,
Прижавши уши боязливо,
По кочкам, полем, сквозь леса
Скачками мчится ото пса.
На месте славного побега
Весной растопленного снега
Потоки мутные текли
И рыли влажну грудь земли.
Ко рву примчался конь ретивый,
Взмахнул хвостом и белой гривой,
Бразды стальные закусил
И через ров перескочил;
Но робкий всадник вверх ногами
Свалился тяжко в грязный ров,
Земли не взвидел с небесами
И смерть принять уж был готов.
Рогдай к оврагу подлетает;
Жестокий меч уж занесен;
«Погибни, трус! умри!» – вещает…
Вдруг узнает Фарлафа он;
Глядит, и руки опустились;
Досада, изумленье, гнев
В его чертах изобразились;
Скрыпя зубами, онемев,
Герой, с поникшею главою
Скорей отъехав ото рва,
Бесился… но едва, едва
Сам не смеялся над собою.Тогда он встретил под горой
Старушечку чуть-чуть живую,
Горбатую, совсем седую.
Она дорожною клюкой
Ему на север указала.
«Ты там найдешь его», – сказала.
Рогдай весельем закипел
И к верной смерти полетел.А наш Фарлаф? Во рву остался,
Дохнуть не смея; про себя
Он, лежа, думал: жив ли я?
Куда соперник злой девался?
Вдруг слышит прямо над собой
Старухи голос гробовой:
«Встань, молодец: все тихо в поле;
Ты никого не встретишь боле;
Я привела тебе коня;
Вставай, послушайся меня».Смущенный витязь поневоле
Ползком оставил грязный ров;
Окрестность робко озирая,
Вздохнул и молвил оживая:
«Ну, слава богу, я здоров!»«Поверь! – старуха продолжала, -
Людмилу мудрено сыскать;
Она далеко забежала;
Не нам с тобой ее достать.
Опасно разъезжать по свету;
Ты, право, будешь сам не рад.
Последуй моему совету,
Ступай тихохонько назад.
Под Киевом, в уединенье,
В своем наследственном селенье
Останься лучше без забот:
От нас Людмила не уйдет».Сказав, исчезла. В нетерпенье
Благоразумный наш герой
Тотчас отправился домой,
Сердечно позабыв о славе
И даже о княжне младой;
И шум малейший по дубраве,
Полет синицы, ропот вод
Его бросали в жар и в пот.Меж тем Руслан далеко мчится;
В глуши лесов, в глуши полей
Привычной думою стремится
К Людмиле, радости своей,
И говорит: «Найду ли друга?
Где ты, души моей супруга?
Увижу ль я твой светлый взор?
Услышу ль нежный разговор?
Иль суждено, чтоб чародея
Ты вечной пленницей была
И, скорбной девою старея,
В темнице мрачной отцвела?
Или соперник дерзновенный
Придет?.. Нет, нет, мой друг бесценный:
Еще при мне мой верный меч,
Еще глава не пала с плеч».Однажды, темною порою,
По камням берегом крутым
Наш витязь ехал над рекою.
Все утихало. Вдруг за ним
Стрелы мгновенное жужжанье,
Кольчуги звон, и крик, и ржанье,
И топот по полю глухой.
«Стой!» – грянул голос громовой.
Он оглянулся: в поле чистом,
Подняв копье, летит со свистом
Свирепый всадник, и грозой
Помчался князь ему навстречу.
«Ага! догнал тебя! постой! -
Кричит наездник удалой, -
Готовься, друг, на смертну сечу;
Теперь ложись средь здешних мест;
А там ищи своих невест».
Руслан вспылал, вздрогнув от гнева;
Он узнает сей буйный глас…Друзья мои! а наша дева?
Оставим витязей на час;
О них опять я вспомню вскоре.
А то давно пора бы мне
Подумать о младой княжне
И об ужасном Черноморе.Моей причудливой мечты
Наперсник иногда нескромный,
Я рассказал, как ночью темной
Людмилы нежной красоты
От воспаленного Руслана
Сокрылись вдруг среди тумана.
Несчастная! когда злодей,
Рукою мощною своей
Тебя сорвав с постели брачной,
Взвился, как вихорь, к облакам
Сквозь тяжкий дым и воздух мрачный
И вдруг умчал к своим горам -
Ты чувств и памяти лишилась
И в страшном замке колдуна,
Безмолвна, трепетна, бледна,
В одно мгновенье очутилась.С порога хижины моей
Так видел я, средь летних дней,
Когда за курицей трусливой
Султан курятника спесивый,
Петух мой по двору бежал
И сладострастными крылами
Уже подругу обнимал;
Над ними хитрыми кругами
Цыплят селенья старый вор,
Прияв губительные меры,
Носился, плавал коршун серый
И пал как молния на двор.
Взвился, летит. В когтях ужасных
Во тьму расселин безопасных
Уносит бедную злодей.
Напрасно, горестью своей
И хладным страхом пораженный,
Зовет любовницу петух…
Он видит лишь летучий пух,
Летучим ветром занесенный.До утра юная княжна
Лежала, тягостным забвеньем,
Как будто страшным сновиденьем,
Объята – наконец она
Очнулась, пламенным волненьем
И смутным ужасом полна;
Душой летит за наслажденьем,
Кого-то ищет с упоеньем;
«Где ж милый,– шепчет,– где супруг?»
Зовет и помертвела вдруг.
Глядит с боязнию вокруг.
Людмила, где твоя светлица?
Лежит несчастная девица
Среди подушек пуховых,
Под гордой сенью балдахина;
Завесы, пышная перина
В кистях, в узорах дорогих;
Повсюду ткани парчовые;
Играют яхонты, как жар;
Кругом курильницы златые
Подъемлют ароматный пар;
Довольно… благо, мне не надо
Описывать волшебный дом:
Уже давно Шехеразада
Меня предупредила в том.
Но светлый терем не отрада,
Когда не видим друга в нем.Три девы, красоты чудесной,
В одежде легкой и прелестной
Княжне явились, подошли
И поклонились до земли.
Тогда неслышными шагами
Одна поближе подошла;
Княжне воздушными перстами
Златую косу заплела
С искусством, в наши дни не новым,
И обвила венцом перловым
Окружность бледного чела.
За нею, скромно взор склоняя,
Потом приближилась другая;
Лазурный, пышный сарафан
Одел Людмилы стройный стан;
Покрылись кудри золотые,
И грудь, и плечи молодые
Фатой, прозрачной, как туман.
Покров завистливый лобзает
Красы, достойные небес,
И обувь легкая сжимает
Две ножки, чудо из чудес.
Княжне последняя девица
Жемчужный пояс подает.
Меж тем незримая певица
Веселы песни ей поет.
Увы, ни камни ожерелья,
Ни сарафан, ни перлов ряд,
Ни песни лести и веселья
Ее души не веселят;
Напрасно зеркало рисует
Ее красы, ее наряд:
Потупя неподвижный взгляд,
Она молчит, она тоскует.Те, кои, правду возлюбя,
На темном сердца дне читали,
Конечно, знают про себя,
Что если женщина в печали
Сквозь слез, украдкой, как-нибудь,
Назло привычке и рассудку,
Забудет в зеркало взглянуть, -
То грустно ей уж не на шутку.Но вот Людмила вновь одна.
Не зная, что начать, она
К окну решетчату подходит,
И взор ее печально бродит
В пространстве пасмурной дали.
Всё мертво. Снежные равнины
Коврами яркими легли;
Стоят угрюмых гор вершины
В однообразной белизне
И дремлют в вечной тишине;
Кругом не видно дымной кровли,
Не видно путника в снегах,
И звонкий рог веселой ловли
В пустынных не трубит горах;
Лишь изредка с унылым свистом
Бунтует вихорь в поле чистом
И на краю седых небес
Качает обнаженный лес.В слезах отчаянья, Людмила
От ужаса лицо закрыла.
Увы, что ждет ее теперь!
Бежит в серебряную дверь;
Она с музыкой отворилась,
И наша дева очутилась
В саду. Пленительный предел:
Прекраснее садов Армиды1
Волшебница из поэмы Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим».
И тех, которыми владел
Царь Соломон2
Библейский царь, обладавший сказочным богатством.Иль князь Тавриды3
Кн. Г. А. Потемкин – фаворит Екатерины II..
Пред нею зыблются, шумят
Великолепные дубровы;
Аллеи пальм, и лес лавровый,
И благовонных миртов ряд,
И кедров гордые вершины,
И золотые апельсины
Зерцалом вод отражены;
Пригорки, рощи и долины
Весны огнем оживлены;
С прохладой вьется ветер майский
Средь очарованных полей,
И свищет соловей китайский
Во мраке трепетных ветвей;
Летят алмазные фонтаны
С веселым шумом к облакам:
Под ними блещут истуканы
И, мнится, живы; Фидий сам,
Питомец Феба и Паллады,
Любуясь ими, наконец,
Свой очарованный резец
Из рук бы выронил с досады.
Дробясь о мраморны преграды,
Жемчужной, огненной дугой
Валятся, плещут водопады,
И ручейки в тени лесной
Чуть вьются сонною волной.
Приют покоя и прохлады,
Сквозь вечну зелень здесь и там
Мелькают светлые беседки;
Повсюду роз живые ветки
Цветут и дышат по тропам.
Но безутешная Людмила
Идет, идет и не глядит;
Волшебства роскошь ей постыла,
Ей грустен неги светлый вид;
Куда, сама не зная, бродит,
Волшебный сад кругом обходит,
Свободу горьким дав слезам,
И взоры мрачные возводит
К неумолимым небесам.
Вдруг осветился взор прекрасный:
К устам она прижала перст;
Казалось, умысел ужасный
Рождался… Страшный путь отверст:
Высокий мостик над потоком
Пред ней висит на двух скалах;
В унынье тяжком и глубоком
Она подходит – и в слезах
На воды шумные взглянула,
Ударила, рыдая, в грудь,
В волнах решилась утонуть -
Однако в воды не прыгнула
И дале продолжала путь.Моя прекрасная Людмила,
По солнцу бегая с утра,
Устала, слезы осушила,
В душе подумала: пора!
На травку села, оглянулась -
И вдруг над нею сень шатра,
Шумя, с прохладой развернулась;
Обед роскошный перед ной;
Прибор из яркого кристалла;
И в тишине из-за ветвей
Незрима арфа заиграла.
Дивится пленная княжна,
Но втайне думает она:
«Вдали от милого, в неволе,
Зачем мне жить на свете боле?
О ты, чья гибельная страсть
Меня терзает и лелеет,
Мне не страшна злодея власть:
Людмила умереть умеет!
Не нужно мне твоих шатров,
Ни скучных песен, ни пиров -
Не стану есть, не буду слушать,
Умру среди твоих садов!»
Подумала – и стала кушать.Княжна встает, и вмиг шатер,
И пышной роскоши прибор,
И звуки арфы… все пропало;
По-прежнему все тихо стало;
Людмила вновь одна в садах
Скитается из рощи в рощи;
Меж тем в лазурных небесах
Плывет луна, царица нощи;
Находит мгла со всех сторон
И тихо на холмах почила;
Княжну невольно клонит сон.
И вдруг неведомая сила
Нежней, чем вешний ветерок,
Ее на воздух поднимает,
Несет по воздуху в чертог
И осторожно опускает
Сквозь фимиам вечерних роз
На ложе грусти, ложе слез.
Три девы вмиг опять явились
И вкруг нее засуетились.
Чтоб на ночь пышный снять убор.
Но их унылый, смутный взор
И принужденное молчанье
Являли втайне состраданье
И немощный судьбам укор.
Но поспешим: рукой их нежной
Раздета сонная княжна;
Прелестна прелестью небрежной,
В одной сорочке белоснежной
Ложится почивать она.
Со вздохом девы поклонились,
Скорей как можно удалились
И тихо притворили дверь.
Что ж наша пленница теперь!
Дрожит как лист, дохнуть не смеет;
Хладеют перси, взор темнеет;
Мгновенный сон от глаз бежит;
Не спит, удвоила вниманье,
Недвижно в темноту глядит…
Всё мрачно, мертвое молчанье!
Лишь сердца слышит трепетанье…
И мнится… шепчет тишина;
Идут – идут к ее постеле;
В подушки прячется княжна -
И вдруг… о страх!.. и в самом деле
Раздался шум; озарена
Мгновенным блеском тьма ночная,
Мгновенно дверь отворена;
Безмолвно, гордо выступая,
Нагими саблями сверкая,
Арапов длинный ряд идет
Попарно, чинно, сколь возможно,
И на подушках осторожно
Седую бороду несет;
И входит с важностью за нею,
Подъяв величественно шею,
Горбатый карлик из дверей:
Его-то голове обритой,
Высоким колпаком покрытой,
Принадлежала борода.
Уж он приближился: тогда
Княжна с постели соскочила,
Седого карла за колпак
Рукою быстрой ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
Трепеща, скорчился бедняк,
Княжны испуганной бледнее;
Зажавши уши поскорее,
Хотел бежать, но в бороде
Запутался, упал и бьется;
Встает, упал; в такой беде
Арапов черный рой мятется;
Шумят, толкаются, бегут,
Хватают колдуна в охапку
И вот распутывать несут,
Оставя у Людмилы шапку.Но что-то добрый витязь наш?
Вы помните ль нежданну встречу?
Бери свой быстрый карандаш,
Рисуй, Орловский, ночь и сечу!
При свете трепетном луны
Сразились витязи жестоко;
Сердца их гневом стеснены,
Уж копья брошены далеко,
Уже мечи раздроблены,
Кольчуги кровию покрыты,
Щиты трещат, в куски разбиты…
Они схватились на конях;
Взрывая к небу черный прах,
Под ними борзы кони бьются;
Борцы, недвижно сплетены,
Друг друга стиснув, остаются,
Как бы к седлу пригвождены;
Их члены злобой сведены;
Переплелись и костенеют;
По жилам быстрый огнь бежит;
На вражьей груди грудь дрожит -
И вот колеблются, слабеют -
Кому-то пасть… вдруг витязь мой,
Вскипев, железною рукой
С седла наездника срывает,
Подъемлет, держит над собой
И в волны с берега бросает.
«Погибни! – грозно восклицает, -
Умри, завистник злобный мой!»Ты догадался, мой читатель,
С кем бился доблестный Руслан:
То был кровавых битв искатель,
Рогдай, надежда киевлян,
Людмилы мрачный обожатель.
Он вдоль днепровских берегов
Искал соперника следов;
Нашел, настиг, но прежня сила
Питомцу битвы изменила,
И Руси древний удалец
В пустыне свой нашел конец.
И слышно было, что Рогдая
Тех вод русалка молодая
На хладны перси приняла
И, жадно витязя лобзая,
На дно со смехом увлекла,
И долго после, ночью темной
Бродя близ тихих берегов,
Богатыря призрак огромный
Пугал пустынных рыбаков.
Ну что же, дорогие читатели «Ликбеза», День защиты детей на дворе, поэтому предлагаю сегодня для рассмотрения вопрос почти что детский – как правильно писать имя сказочного персонажа, или ?
Для начала вспомним, как водится, историю с биографией: « или Кощей Бессмертный , в восточнославянской мифологии злой чародей, смерть которого спрятана в нескольких вложенных друг в друга волшебных животных и предметах. В русских сказках Кощей уносит героиню на край света в своё жилище, та выпытывает, где скрыта его смерть; передаёт тайну своему герою-избавителю, который добывает смерть, и Кощей погибает».
У Пушкина, если помните, имя этого персонажа пишется через а – : “...Там царь Кащей над златом чахнет...”. Этот мифологический персонаж есть у всех восточных славян: наделённый бессмертием костлявый и злой старик, обладатель огромного богатства, царь, оборотень и чародей, похититель красавиц, моривший их голодом и т.д.
История происхождения и написания имения этого скупого старикана остается во многом неясной.
По одной гипотезе, писать следует – от кошт , кость , “костлявый”. Еще Кощея можно связать с глаголом костенеть – замерзать, затвердевать, впадать в оцепенение: «Кощей – похититель красной девицы-солнца, олицетворяет собой зимние тучи, из-за которых земля костенеет, цепенеет, замерзает». Под действием кощеевых козней герои сказок превращаются в камень, дерево, лед – окостеневают. Отсюда же русское "кощун", "колдун", "кощуны творить".
По другой гипотезе, писать следует – от касть – костить или костерить (бранить). Интересно, что славянское “костить” означает не просто “поносить, хулить”, но и “портить, наносить вред”. Между прочим, такой смысл сохранился и в слове “пакость” – причиненный кому-либо умышленный вред. Действительно, во всех сказках этот старый скряга только и делает, что “костит” - творит пакости положительным героям.
Есть и ещё одна гипотеза, толкующая смысл имени Кощей: оно считается заимствованием из тюркских языков периода ранних славяно-тюркских связей и соотносится с тюркским словом кошчи - “пленник”. Эта гипотеза в качестве единственной представлена в энциклопедическом словаре “Мифы народов мира».
Согласно словарю Даля, сначала было Кащей, что означает «мерзкий, противный пакостник», от слова "касть" – пакость. Так Кащея писал и Пушкин. А потом стали писать Кощей – костлявый. Может быть, по ассоциации с костяной ногой Бабы Яги?
– (устар.) Наделённый бессмертием костлявый и злой старик, обладатель огромного богатства, персонаж русских народных сказок.– 1. (перен. разг.) Тощий старик, измождённый человек. 2. (перен. разг.) Очень скупой человек; скряга, скупец, ростовщик, корпящий над своею казной.
Однако же, можно писать и Кащей – ведь после прочтения этого «Ликбеза» вы наверняка заметили разницу между злокозненным пакостным старикашкой – Кащеем и Кощеем – костлявым скрягой.
За помощь спасибо книге «Образы восточнославянской волшебной сказки» Н. Новикова.
Для вас, души моей царицы, Красавицы, для вас одних Времен минувших небылицы, В часы досугов золотых, Под шепот старины болтливой, Рукою верной я писал; Примите ж вы мой труд игривый! Ничьих нћ требуя похвал, Счастлив уж я надеждой сладкой, Что дева с трепетом любви Посмотрит, может быть, украдкой На песни грешные мои.ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
У лукоморья дуб зеленый; Златая цепь на дубе том: И днем и ночью кот ученый Всё ходит по цепи кругом; Идет направо - песнь заводит, Налево - сказку говорит. Там чудеса: там леший бродит, Русалка на ветвях сидит; Там на неведомых дорожках Следы невиданных зверей; Избушка там на курьих ножках Стоит без окон, без дверей; Там лес и дол видений полны; Таћ о заре прихлынут волны На брег песчаный и пустой, И тридцать витязей прекрасных Чредой из вод выходят ясных, И с ними дядька их морской; Там королевич мимоходом Пленяет грозного царя; Там в облаках перед народом Через леса, через моря Колдун несет богатыря; В темнице там царевна тужит, А бурый волк ей верно служит; Там ступа с Бабою-Ягой Идет, бредет сама собой; Там царь Кащей над златом чахнет; Там русский дух... там Русью пахнет! И там я был, и мед я пил; У моря видел дуб зеленый; Под ним сидел, и кот ученый Свои мне сказки говорил. Одну я помню: сказку эту Поведаю теперь я свету... Дела давно минувших дней, Преданья старины глубокой. В толпе могучих сыновей, С друзьями, в гриднице высокой Владимир-солнце пировал; Меньшую дочь он выдавал За князя храброго Руслана И мед из тяжкого стакана За их здоровье выпивал. Не скоро ели предкµ наши, Не скоро двигались кругом Ковши, серебряные чаши С кипящим пивом и вином. Они веселье в сердце лили, Шипела пена по краям, Их важно чашники носили И низко кланялись гостям. Слилися речи в шум невнятный; Жужжит гостей веселый круг; Но вдруг раздался глас приятный И звонких гуслей беглый звук; Все смолкли, слушают Баяна: И славит сладостный певец Людмилу-прелесть и Русланµ И Лелем свитый им венец. Но, страстью пылкой утомленный, Не ест, не пьет Руслан влюбленный; На друга милого глядит, Вздыхает, сердится, горит И, щипля ус от нетерпенья, Считает каждые мгновенья. В унынье, с пасмурным челомѓ За шумным, свадебным столом Сидят три витязя младые; Безмолвны, за ковшом пустым, Забыли кубки круговые, И брашна неприятны им; Не слышат вещего Баяна; Потупили смущенный взгляд: То три соперника Руслана; В душе несчастные таят Любви и ненависти яд. Один - Рогдай, воитель смелый, Мечом раздвинувший пределы Богатых киевских полей; Другой - Фарлаф, крикун надменный, В пирах никем не побежденный, Но воин скромный средь мечей; Последний, полный страстной думы, Младой хазарский хан Ратмир: Все трое бледны и угрюмы, И пир веселый им не в пир. Вот кончен он; встают рядами, Смешались шумными толпами, И все глядят на молодых: Невеста очи опустила, Как будто сердцем приуныла, И светел радостный жених. Но тень объемлет всю природу, Уж близкЏ к полночи глухой; Бояре, задремав от меду, С поклоном убрались домой. Жених в восторге, в упоенье: Ласкает он в воображенье Стыдливой девы красоту; Но с тайным, грустным умиленьем Великий князь благословеньем Дарует юную чету. И вот невесту молодую Ведут на брачную постель; Огни погасли... и ночную Лампаду зажигает Лель. Свершились милые надежды, Любви готовятся дары; Падут ревнивые одежды На цареградские ковры... В‚ слышите ль влюбленный шепот, И поцелуев сладкий звук, И прерывающийся ропот Последней робости?.. Супруг Восторги чувствует заране; И вот они настали... Вдруг Гром грянул, свет блеснул в тумане. Лампада гаснет, дым бежит, Кругом всё смерклось, всё дрожит, И замерла душа в Руслане... Всё смолкло. В грозной тишине Раздался дважды голос странный, И кто-то в дымной глубине Взвился чернее мглы туманной... И снова терем пуст и тих; Встает испуганный жених, С лица катится пот остылый; Трепеща, хладною рукой Он вопрошает мрак немой... О горе: нет подруги милой! Хватает воздух он пустой; Людмилы нет во тьме густой, Похищена безвестной силой. Ах, если мученик любви Страдает страстью безнадежно, Хоть грустно жить, друзья мои, Однако жить еще возможно. Но после долгих, долгих лет Обнять влюбленную подругу, Желаний, слез, тоски предмет, И вдруг минутную супругу Навек утратить... о друзья, Конечно, лучше б умер я! Однако жив Руслан несчастный. Но что сказал великий князь? Сраженный вдруг молвой ужасной, На зятя гневом распалясь, Его и двор он созывает: «Где, где Людмила?» - вопрошает С ужасным, пламенным челом. Руслан не слышит. «Дети, други! Я помню прежние заслуги: О, сжальтесь вы над стариком! Скажите, кто из вас согласен Скакать за дочерью моей? Чей подвиг будет не напрасен, Тому - терзайся, плачь, злодей! Не мог сберечь жены своей!- Тому я дам ее в супруги С полцарством прадедов моих. Кто ж вызовется, дети, други?..» «Я!» - молвил горестный жених. «Я! я! - воскликнули с Рогдаем Фарлаф и радостный Ратмир.- Сейчас коней своих седлаем; Мы рады весь изъездить мир. Отец наш, не продлим разлуки; Не бойся: едем за княжной». И с благодарностью немой В слезах к ним простирает руки Старик, измученный тоской. Все четверо выходят вместе; Руслан уныньем как убит; Мысль о потерянной невесте Его терзает и мертвит. Садятся на коней ретивых; Вдоль берегов Днепра счастливых Летят в клубящейся пыли; Уже скрываются вдали; Уж всадников не видно боле... Но долго всё еще глядит Великий князь в пустое поле И думой им вослед летит. Руслан томился молчаливо, И смысл и память потеряв. Через плечо глядя спесиво И важно подбочась, Фарлаф, Надувшись, ехал за Русланом. Он говорит: «Насилу я На волю вырвался, друзья! Ну, скоро ль встречусь с великаном? Уж то-то крови будет течь, Уж то-то жертв любви ревнивой! Повеселись, мой верный меч, Повеселись, мой конь ретивый!» Хазарский хан, в уме своем Уже Людмилу обнимая, Едва не пляшет над седлом; В нем кровь играет молодая, Огня надежды полон взор: То скачет он во весь опор, То дразнит бегуна лихого, Кружит, подъемлет на дыбы, Иль дерзко мчит на холмы снова. Рогдай угрюм, молчит - ни слова... Страшась неведомой судьбы И мучась ревностью напрасной, Всех больше беспокоен он, И часто взор его ужасный На князя мрачно устремлен. Соперники одной дорогой Всё вместе едут целый день. Днепра стал темен брег отлогий; С востока льется ночи тень; Туманы над Днепром глубоким; Пора коням их отдохнуть. Вот под горой путем широким Широкий пересекся путь. «Разъедемся, пора! - сказали,- Безвестной вверимся судьбе». И каждый конь, не чуя стали, По воле путь избрал себе. Что делаешь, Руслан несчастный, Один в пустынной тишине? Людмилу, свадьбы день ужасный, Всё, мнится, видел ты во сне. На брови медный шлем надвинув, Из мощных рук узду покинув, Ты шагом едешь меѓ полей, И медленно в душе твоей Надежда гибнет, гаснет вера. Но вдруг пред витязем пещера; В пещере свет. Он прямо к ней Идет под дремлющие своды, Ровесники самой природы. Вошел с уныньем: что же зрит? В пещере старец; ясный вид, Спокойный взор, брада седая; Лампада перед ним горит; За древней книгой он сидит, Ее внимательно читая. «Добро пожаловать, мой сын! - Сказал с улыбкой он Руслану.- Уж двадцать лет я здесь один Во мраке старой жизни вяну; Но наконец дождался дня, Давно предвиденного мною. Мы вместе сведены судьбою; Садись и выслушай меня. Руслан, лишился ты Людмилы; Твой твердый дух теряет силы; Но зла промчится быстрый миг: На время рок тебя постиг. С надеждой, верою веселой Иди на всё, не унывай; Вперед! мечом и грудью смелой Свой путь на полночь пробивай. Узнай, Руслан: твой оскорбитель Волшебник страшный Черномор, Красавиц давний похититель, Полнощных обладатель гор. Еще ничей в его обитель Не проникал доныне взор; Но ты, злых козней истребитель, В нее ты вступишь, и злодей Погибнет от руки твоей. Тебе сказать не должен боле: Судьба твоих грядущих дней, Мой сын, в твоей отныне воле». Наш витязь старцу пал к ногам И в радости лобзает руку. Светлеет мир его очам, И сердце позабыло муку. Вновь ожил он; и вдруг опять На вспыхнувшем лице кручина... «Ясна тоски твоей причина; Но грусть не трудно разогнать,- Сказал старик,- тебе ужасна Любовь седого колдуна; Спокойся, знай: она напрасна И юной деве не страшна. Он звезды сводит с небосклона, Он свистнет - задрожит луна; Но против времени закона Его наука не сильна. Ревнивый, трепетный хранитель Замков безжалостных дверей, Он только немощный мучитель Прелестной пленницы своей. Вокруг нее он молча бродит, Клянет жестокий жребий свой... Но, добрый витязь, день проходит, А нужен для тебя покой». Руслан на мягкий мох ложится Пред умирающим огнем; Он ищет позабыться сном, Вздыхает, медленно вертится... Напрасно! Витязь наконец: «Не спится что-то, мой отец! Что делать: болен я душою, И сон не в сон, как тошно жить. Позволь мне сердце освежить Твоей беседою святою. Прости мне дерзостный вопрос. Откройся: кто ты, благодатный, Судьбы наперсник непонятный? В пустыню кто тебя занес?» Вздохнув с улыбкою печальной, Старик в ответ: «Любезный сын, Уж я забыл отчизны дальной Угрюмый край. Природный финн, В долинах, нам одним известных, Гоняя стадо сел окрестных, В беспечной юности я знал Одни дремучие дубравы, Ручьи, пещеры наших скал Да дикой бедности забавы. Но жить в отрадной тишине Дано не долго было мне. Тогда близ нашего селенья, Как милый цвет уединенья, Жила Наина. Меж подруг Она гремела красотою. Однажды утренней порою Свои стада на темный луг Я гнал, волынку надувая; Передо мной шумел поток. Одна, красавица младая На берегу плела венок. Меня влекла моя судьбина... Ах, витязь, то была Наина! Я к ней - и пламень роковой За дерзкий взор мне был наградой, И я любовь узнал душой С ее небесною отрадой, С ее мучительной тоской. Умчалась года половина; Я с трепетом открылся ей, Сказал: люблю тебя, Наина. Но робкой горести моей Наина с гордостью внимала, Лишь прелести свои любя, И равнодушно отвечала: „Пастух, я не любл‚ тебя!" И всё мне дико, мрачно стало: Родная куща, тень дубров, Веселы игры пастухов - Ничто тоски не утешало. В унынье сердце сохло, вяло. И наконец задумал я Оставить финские поля; Морей неверные пучины С дружиной братской переплыть И бранной славой заслужить Вниманье гордое Наины. Я вызвал смелых рыбаков Искать опасностей и злата. Впервые тихий край отцов Услышал бранный звук булата И шум немирных челноков. Я вдаль уплыл, надежды полный, С толпой бесстрашных земляков; Мы десять лет снега и волны Багрили кровию врагов. Молва неслась: цари чужбины Страшились дерзости моей; Их горделивые дружины Бежали северных мечей. Мы весело, мы грозно бились, Делили дани и дары, И с побежденными садились За дружелюбные пиры. Но сердце, полное Наиной, Под шумом битвы и пиров, Томилось тайною кручиной, Искало финских берегов. Пора домой, сказал я, други! Повесим праздные кольчуги Под сенью хижины родной. Сказал - и весла зашумели: И, страх оставя за собой, В залив отчизны дорогой Мы с гордой радостью влетели. Сбылись давнишние мечты, Сбылися пылкие желанья! Минута сладкого свиданья, И для меня блеснула ты! К ногам красавицы надменной Принес я меч окровавленный, Кораллы, злато и жемчуг; Пред нею, страстью упоенный, Безмолвным роем окруженный Ее завистливых подруг, Стоял я пленником послушным; Но дева скрылась от меня, Примолвя с видом равнодушным: „Герой, я не люблю тебя!" К чему рассказывать, мой сын, Чего пересказать нет силы? Ах, и теперь один, один, Душой уснув, в дверях могилы, Я помню горесть, и порой, Как о минувшем мысль родится, По бороде моей седой Слеза тяжелая катится. Но слушай: в родине моей Между пустынных рыбарей Наука дивная таится. Под кровом вечной тишины, Среди лесов, в глуши далекой Живут седые колдуны; К предметам мудрости высокой Все мысли их устремлены; Всё слышит голос их ужасный, Что было и что будет вновь, И грозной воле их подвластны И гроб и самая любовь. И я, любви искатель жадный, Решился в грусти безотрадной Наину чарами привлечь И в гордом сердце девы хладной Любовь волшебствами зажечь. Спешил в объятия свободы, В уединенный мрак лесов; И там, в ученье колдунов, Провел невидимые годы. Настал давно желанный миг, И тайну страшную природы Я светлой мыслию постиг: Узнал я силу заклинаньям. Венец любви, венец желаньям! Теперь, Наина, ты моя! Победа наша, думал я. Но в самом деле победитель Был рок, упорный мой гонитель. В мечтах надежды молодой, В восторге пылкого желанья, Творю поспешно заклинанья, Зову духов - и в тьме лесной Стрела промчалась громовая, Волшебный вихорь поднял вой, Земля вздрогнула под ногой... И вдруг сидит передо мной Старушка дряхлая, седая, Глазами впалыми сверкая, С горбом, с трясучей головой, Печальной ветхости картина. Ах, витязь, то была Наина!.. Я ужаснулся и молчал, Глазами страшный призрак мерил, В сомненье всё еще не верил И вдруг заплакал, закричал: „Возможно ль! ах, Наина, ты ли! Наина, где твоя краса? Скажи, ужели небеса Тебя так страшно изменили? Скажи, давно ль, оставя свет, Расстался я с душой и с милой? Давно ли?.."-„Ровно сорок лет,- Был девы роковой ответ,- Сегодня семьдесят мне било. Что делать,- мне пищит она,- Толпою годы пролетели. Прошла моя, твоя весна - Мы оба постареть успели. Но, друг, послушай: не беда Неверной младости утрата. Конечно, я теперь седа, Немножко, может быть, горбата; Не то, что в старину была, Не так жива, не так мила; Зато (прибавила болтунья) Открою тайну: я колдунья!" И было в самом деле так. Немой, недвижный перед нею, Я совершенный был дурак Со всей премудростью моею. Но вот ужасно: колдовство Вполне свершилось, по несчастью. Мое седое божество Ко мне пылало новой страстью. Скривив улыбкой страшный рот, Могильным голосом урод Бормочет мне любви признанье. Вообрази мое страданье! Я трепетал, потупя взор; Она сквозь кашель продолжала Тяжелый, страстный разговор: „Так, сердце я теперь узнала; Я вижу, верный друг, оно Для нежной страсти рождено; Проснулись чувства, я сгораю, Томлюсь желаньями любви... Приди в объятия мои... О милый, милый! умираю..." И между тем она, Руслан, Мигала томными глазами; И между тем за мой кафтан Держалась тощими руками; И между тем - я обмирал, От ужаса зажмуря очи; И вдруг терпеть не стало мочи; Я с криком вырвался, бежал. Она вослед: „О, недостойный! Ты возмутил мой век спокойный, Невинной девы ясны дни! Добился ты любви Наины, И презираешь - вот мужчины! Изменой дышат все они! Увы, сама себя вини; Он обольстил меня, несчастный! Я отдалась любови страстной... Изменник, изверг! о позор! Но трепещи, девичий вор!" Так мы расстались. С этих пор Живу в моем уединенье С разочарованной душой; И в мире старцу утешенье Природа, мудрость и покой. Уже зовет меня могила; Но чувства прежние свои Еще старушка не забыла И пламя позднее любви С досады в злобу превратила. Душою черной зло любя, Колдунья старая, конечно, Возненавидит и тебя; Но горе на земле не вечно». Наш витязь с жадностью внимал Рассказы старца; ясны очи Дремотой легкой не смыкал И тихого полета ночи В глубокой думе не слыхал. Но день блистает лучезарный... Со вздохом витязь благодарный Объемлет старца-колдуна; Душа надеждою полна; Выходит вон. Ногами стиснул Руслан заржавшего коня, В седле оправился, присвистнул. «Отец мой, не оставь меня». И скачет по пустому лугу. Седой мудрец младому другу Кричит вослед: «Счастливый путь! Прости, люби свою супругу, Советов старца не забудь!»