Заключение о повести смерть ивана ильича. Лекции по русской литературе "Смерть Ивана Ильича" (1884–1886). комментарии: Юрий Сапрыкин
1. ВОПРОСЫ ЖИЗНИ И СМЕРТИ И ФИЛОСОФИЯ БЫТИЯ В ПОВЕСТИ Л.Н. ТОЛСТОГО «СМЕРТЬ ИВАНА ИЛЬИЧА»
Повесть «Смерть Ивана Ильича» была впервые издана в 1886 году. В ней, как и в «Исповеди», отразились духовные искания Толстого. Это одно из первых произведений, где смерть показана настолько реалистично, «со всей страшной ясностью» . Но в повести интересна не столько сама смерть, сколько духовная эволюция героя, его сомнения и переживания.
С точки зрения «прозрения» Ивана Ильича, всю его жизнь можно разделить на три части: до болезни, сама болезнь и смерть (последние два часа агонии).
Жизненная философия героя до болезни сводилась к простым внешним правилам, которые были приняты в обществе. Главным критерием выступало «приличие», приличие в общении, в выборе знакомых, в обстановке, в семье. «Супружеская жизнь, представляя некоторые удобства в жизни, в сущности есть очень сложное и тяжелое дело, по отношению которого, для того чтобы исполнять свой долг, то есть вести приличную, одобряемую обществом жизнь, нужно выработать – определенное отношение, как и к службе».
Автор не раз подчёркивает, что жизнь Ивана Ильича была самая обычная: «Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная». Герой живёт по схеме, выработанной уже людьми его круга: учёба, служба, романы, модистки, попойки, женитьба, карьерный рост – всё в рамках приличия общества. Иван Ильич даже в смерти выглядит, как все мёртвые: «Мертвец лежал, как всегда лежат мертвецы, особенно тяжело, по-мертвецки, утонувши окоченевшими членами в подстилке гроба, с навсегда согнувшеюся головой на подушке, и выставлял, как всегда выставляют мертвецы, свой желтый восковой лоб…»
Эта «обычность» призвана сказать, что рано или поздно такое случится с каждым, но никто не задумывается об этом, а если задумывается, то гонит подобные мысли. Пётр Иванович старается не думать о своей возможной смерти, не думал о ней и Иван Ильич, воспринимая это явление, как нечто абстрактное, совершенно к неприменимое к нему.
Одно из главных стремлений героя – комфорт, удобная, спокойная жизнь. С этой целью Иван Ильич ищет доходную должность, сам занимается обстановкой дома, волнуясь за каждую мелочь, не вникая в семейные проблемы, устанавливает наиболее удобные и приятные отношения с женой.
Приличная, комфортная жизнь – вот основной принцип героя до болезни. Но появляется нечто, что «стало портить установившуюся было в семействе Головиных приятность легкой и приличной жизни».
Это нечто – осознание Иваном Ильичом собственной болезни. Подобное осознание постепенно разрушает прежние жизненные принципы и ценности героя. Сначала Иван Ильич пытается свою болезнь ввести «в рамки приличия», он ездит к докторам, выполняет все предписания, читает медицинские книги, советуется со знающими людьми и убеждает себя в том, что болезнь отступила.
Но вскоре и эта видимость «контроля над ситуацией» исчезает. Иван Ильич становится требовательным, раздражительным, он сам разрушает созданный с таким трудом комфорт. «Опять на него нашел ужас, он запыхался, нагнулся, стал искать спичек, надавил локтем на тумбочку. Она мешала ему и делала больно, он разозлился на нее, надавил с досадой сильнее и повалил тумбочку. И в отчаянии задыхаясь, он повалился на спину, ожидая сейчас же смерти».
В течение всей болезни Ивана Ильича мучают экзистенциальные сомнения. Сначала это неверие в свою смерть, затем неприятие смерти, как факта. Далее герой осознаёт, что для него жизнь заканчивается. Этот новый виток в размышлениях рождает новые переживания, Иван Ильич не понимает, за что с ним происходит такое.
Это следующий шаг в духовной эволюции героя, страх смерти и непонимание подтолкнули его к размышлениям. Головин постепенно приходит к выводу, что во всей жизни его была одна «светлая точка» - детство, а «потом все чернее и чернее и все быстрее и быстрее». Чем больше постигал Иван Ильич эту истину, тем яснее видел, что жизнь его летит к концу. Сначала он попытался бороться, но понял, что бесполезно. У героя осталось лишь одно сомнение: «Мучение, смерть... Зачем?»
Иван Ильич мучался и духовно и физически. Боль и непонимание заставили его усиленно искать ответ. Головин внезапно осознаёт, что жил неправильно, что вся его жизнь потрачена впустую, и вернуть ничего нельзя. Осознание это приходит, когда Иван Ильич нечаянно сопоставляет свою семью, надуманные ценности жены и детей, их ложь, притворство и мужика Герасима, который единственный из всего окружения Головина не обманывает и не притворяется.
Главный герой замирает на середине своего эволюционного пути. Он отверг принципы своего общества, своей семьи, как нечто фальшивое, пустое, суетное, но приблизиться к простой жизненной правде Герасима Иван Ильич не может, он не знает, как это сделать и чувствует, что упустил что-то важное.
С этого момента страх смерти заполняет Головина, знать, что жил не правильно, и не знать, как всё исправить – вот главное мучение Ивана Ильича. Он понимает, что не жил, а времени уже не осталось. Весь ужас героя проявляется в крике: «Не хочу!» Это последняя борьба Головина с неизбежным.
Всю жизнь Ивана Ильича волновала лишь собственная персона. Чины, деньги, связи – всё, чтобы сделать хорошо себе. Из-за этого он и не воспринимает простой мудрости Герасима, который бескорыстно трудится для умирающего, забывая про себя и свои дела. Головин просто не знает такой жизни, не знает, что можно жить для людей, для семьи.
Когда Иван Ильич проваливается в чёрную дыру своего сознания, он видит впереди свет. Это шанс пройти жизненный путь назад, т.е. через всю темноту, к той одной «светлой точке». Здесь можно проследить мотив детства. Герой помнит, что жизнь его была «то», когда он был ребёнком, эти воспоминания часто посещают Головина во время болезни. Когда же Иван Ильич мысленно проходит через черноту, ему открывается свет, и он чувствует, что кто-то целует его руку. Это его сын, ребёнок. При виде мальчика Головин осознаёт ту истину, которая раньше не давалась ему: нужно жить для других, думая о других, заботясь о них. Ивану Ильичу становится жалко свою семью, это первое чувство не для себя, и герой ясно осознаёт, как можно поправить жизнь – прекратить мучить родных людей. И страх уходит, боль отступает, смерти нет, остаётся только свет, простой свет истины, который впервые увидел Иван Ильич. И первый поступок, который Головин совершает для других – это избавление его семьи от мучений, от самого себя. Но уход Ивана Ильича нельзя назвать смертью, сам он говорит, что смерти нет, значит, это нечто другое. В человеческом бытие только одно явление противостоит смерти – это рождение.
Мы считаем, что то, что произошло с Иваном Ильичом, это его духовное рождение, ему открывается истина, он видит свет, недаром Петр Иванович видит на лице покойного «выражение того, что то, что нужно было сделать, сделано, и сделано правильно». Просто Головин сумел поправить свою жизнь.
2. ПРОСТРАНСТВЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ПОВЕСТИ.
Пространственная организация повести весьма интересна. Пространство можно разделить на физический мир и духовный мир героя. До болезни физический мир обширен и многосторонен. Иван Ильич ведёт динамичный образ жизни: из Петербурга он переезжает в провинцию, там посещает приёмы, вечера, ходит на службу, ездит в гости. После женитьбы Головин с семьёй еще раз переезжают, Иван Ильич отправляется хлопотать о более доходном месте. Т.е. до болезни Головина окружает огромное пространство. При этом, несмотря на все перемещения, герой ни разу не задумывается о смысле жизни, он вообще не размышляет, а просто выполняет предписанные обществом правила
Когда Иван Ильич узнаёт о своей болезни, его физическое пространство начинает сужаться. Сначала Головин ещё ездит в суд, в гости, к доктору, но постепенно он сокращает эти перемещения, пока не перестаёт выезжать. Но на этом сужение не останавливается. Иван Ильич живёт в границах дома, потом своей комнаты, затем он не встаёт с дивана, более того лежит, отвернувшись к спинке. Этот диван – финальная точка, пространство героя сокращается до минимума. Но вот парадокс, чем меньше физические границы героя, тем шире становится мир его мыслей. Именно в этом крохотном пространстве, на диване, Иван Ильич постигает смысл бытия. «Иван Ильич уже не вставал с дивана. Он не хотел лежать в постели. И, лежа почти все время лицом к стене, он одиноко страдал все те же неразрешающиеся страдания и одиноко думал все ту же неразрешающуюся думу».
Внутренний мир героя начинает разворачиваться лишь во время болезни. В начале, это лишь «клочок» сознания, который включает в себя силлогизм о Кае и размышления о невозможности смерти.
Чем дальше заходит болезнь героя, тем глубже и нравственнее становится его духовная жизнь. Головин не только сомневается и размышляет, он делает выводы, которые порождают стремление что-то изменить. "А если это так, - сказал он себе, - и я ухожу из жизни с сознанием того, что погубил все, что мне дано было, и поправить нельзя, тогда что ж?"
Важной частью пространства внутреннего мира героя является темный коридор, сквозь который проходит Иван Ильич. Именно этот коридор – финальный шаг в духовной жизни Головина. В нём остаются все сомнения, терзания и мысли героя, душа Ивана Ильича выходит к свету, к «точке абсолюта» понимания, это свет знания – как поправить свою жизнь, т.е. коридор – это символ всех нравственных поисков героя на пути к истине.
Если сравнить внутреннее пространство души героя с геометрической фигурой, оно будет напоминать два треугольника, соединённых вершинами. Детство Головина – светлые, чистые моменты. Духовная жизнь в нём разворачивается во всей широте и многогранности, но чем дальше, чем взрослее герой, тем духовное пространство уже и уже. До пиковой точки. Эта точка – известие о болезни, с этих пор Головин начинает мыслить, терзаться, а значит, совершенствоваться морально. И пространство его души всё расширяется, пока не охватывает свет истины.
3. ВРЕМЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ПОВЕСТИ
Время в повести распределено очень неравномерно. Здесь можно проследить тот же мотив сужения, что и в пространственной организации. Период «до болезни» включает в себя детство героя, его юность и семнадцать лет службы. Это время зрелости героя исчисляется годами. За все семнадцать лет в жизни Ивана Ильича не случилось ничего такого, на чём автор хотел бы остановиться. «После двух лет службы в новом городе Иван Ильич встретился с своей будущей женой». «После семи лет службы в одном городе Ивана Ильича перевели на место прокурора в другую губернию.»
Единственное значимое событие – это болезнь. В этот период время становится дискретным. Сначала счёт идёт на месяцы, затем, когда Иван Ильич уже не выходит из дома он отсчитывает недели. Каждая глава начинается с замечания о том, сколько уже прошло. «Так шло месяц и два». «Прошло еще две недели». «Так прошло две недели».
Наконец, когда Головин уже не встаёт с дивана, время становится максимально дробным. Это последние три дня жизни героя и день смерти, расписанный, практически, по часам. В момент умирания время останавливается полностью, а затем снова набирает ход (два часа агонии), но для Ивана Ильича финальным становится то мгновенье, когда он осознаёт, как можно ещё поправить свою жизнь. Головин в момент своего сознания приходит к точке абсолюта, которая находится вне времени и пространства, он соединяется с Богом: «Он хотел сказать еще "прости", но сказал "пропусти", и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукою, зная, что поймет тот, кому надо».
Время болезни – быстрое, и чем ближе конец, тем больше духовных исканий у героя. Головин с жадностью ловит каждое мгновение, боясь не успеть понять смысл существования.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Рассмотрев пространственно-временную организацию текста и его экзистенциальную проблематику, мы пришли к выводу, что время и пространство непосредственно связаны с духовными исканиями героя.
Тут можно проследить закономерность: чем меньше остаётся у Ивана Ильича времени, чем уже границы его существования, тем обширнее и сложнее его нравственная жизнь. С одной стороны, это связано с отречением от своего круга и пересмотром жизненных ценностей, всё общество сосредотачивается для Головина в одном человеке – мужике Герасиме, единственное представление о комфорте – держать ноги высоко над головой, чтобы хоть как-то утишить боль, все приличия сводятся к стыду своего измождённого болезнью тела. С другой – автор хотел показать, что в жизни человека есть только два непостижимых явления: рождение и смерть. Чтобы постигнуть тайну одного, необходимо понять другое.
Прошло еще две недели. Иван Ильич уже не вставал с дивана. Он не хотел
лежать в постели и лежал на диване. И, лежа почти все время лицом к стене,
он одиноко страдал все те же неразрешающиеся страдания и одиноко думал все
ту же неразрешающуюся думу. Что это? Неужели правда, что смерть? И
внутренний голос отвечал: да, правда. Зачем эти муки? И голос отвечал: а
так, ни зачем. Дальше и кроме этого ничего не было.
С самого начала болезни, с того времени, как Иван Ильич в первый раз
поехал к доктору, его жизнь разделилась на два противоположные настроения,
сменившие одно другое: то было отчаяние и ожидание непонятной и ужасной
смерти, то была надежда и исполненное интереса наблюдение за деятельностью
своего тела. То перед глазами была одна почка или кишка, которая на время
отклонилась от исполнения своих обязанностей, то была одна непонятная
ужасная смерть, от которой ничем нельзя избавиться.
Эти два настроения с самого начала болезни сменяли друг друга; но чем
дальше шла болезнь, тем сомнительнее и фантастичнее становились соображения
о почке и тем реальнее сознание наступающей смерти.
Стоило ему вспомнить о том, чем он был три месяца тому назад, и то, что
он теперь; вспомнить, как равномерно он шел под гору, - чтобы разрушилась
всякая возможность надежды.
В последнее время того одиночества, в котором он находился, лежа лицом
к спинке дивана, того одиночества среди многолюдного города и своих
многочисленных знакомых и семьи, - одиночества, полнее которого не могло
быть нигде: ни на дне моря, ни в земле, - последнее время этого страшного
одиночества Иван Ильич жил только воображением в прошедшем. Одна за другой
ему представлялись картины его прошедшего. Начиналось всегда с ближайшего по
времени и сводилось к самому отдаленному, к детству, и на нем
останавливалось. Вспоминал ли Иван Ильич о вареном черносливе, который ему
предлагали есть нынче, он вспоминал о сыром сморщенном французском
черносливе в детстве, об особенном вкусе его и обилии слюны, когда дело
доходило до косточки, и рядом с этим воспоминанием вкуса возникал целый ряд
воспоминаний того времени: няня, брат, игрушки. "Не надо об этом... слишком
больно", - говорил себе Иван Ильич и опять переносился в настоящее. Пуговица
на спинке дивана и морщины сафьяна. "Сафьян дорог, непрочен; ссора была
из-за него. Но сафьян другой был, и другая ссора, когда мы разорвали
портфель у отца и нас наказали, а мама принесла пирожки". И опять
останавливалось на детстве, и опять Ивану Ильичу было больно, и он старался
отогнать и думать о другом.
И опять тут же, вместе с этим ходом воспоминания, у него в душе шел
другой ход воспоминаний - о том, как усиливалась и росла его болезнь. То же,
что дальше назад, то больше было жизни. Больше было и добра в жизни, и
больше было и самой жизни. И то и другое сливалось вместе. "Как мучения все
идут хуже и хуже, так и вся жизнь шла все хуже и хуже", - думал он. Одна
точка светлая там, назади, в начале жизни, а потом все чернее и чернее и все
быстрее и быстрее. "Обратно пропорционально квадратам расстояний от смерти",
- подумал Иван Ильич. И этот образ камня, летящего вниз с увеличивающейся
быстротой, запал ему в душу. Жизнь, ряд увеличивающихся страданий, летит
быстрее и быстрее к концу, страшнейшему страданию. "Я лечу..." Он
вздрагивал, шевелился, хотел противиться; но уже он знал, что противиться
нельзя, и опять усталыми от смотрения, но не могущими не смотреть на то, что
было перед ним, глазами глядел на спинку дивана и ждал, - ждал этого
страшного падения, толчка и разрушения. "Противиться нельзя, - говорил он
себе. - Но хоть бы понять, зачем это? И того нельзя. Объяснить бы можно
было, если бы сказать, что я жил не так, как надо. Но этого-то уже
невозможно признать", - говорил он сам себе, вспоминая всю законность,
правильность и приличие своей жизни. "Этого-то допустить уж невозможно, -
говорил он себе, усмехаясь губами, как будто кто-нибудь мог видеть эту его
улыбку и быть обманутым ею. - Нет объяснения! Мучение, смерть... Зачем?"
XI
Так прошло две недели. В эти недели случилось желанное для Ивана Ильича
и его жены событие: Петрищев сделал формальное предложение. Это случилось
вечером. На другой день Прасковья Федоровна вошла к мужу, обдумывая, как
объявить ему о предложении Федора Петровича, но в эту самую ночь с Иваном
Ильичом свершилась новая перемена к худшему. Прасковья Федоровна застала его
на том же диване, но в новом положении. Он лежал навзничь, стонал и смотрел
перед собою остановившимся взглядом.
Она стала говорить о лекарствах. Он перевел свой взгляд на нее. Она не
договорила того, что начала: такая злоба, именно к ней, выражалась в этом
взгляде. - Ради Христа, дай мне умереть спокойно, - сказал он.
Она хотела уходить, но в это время вошла дочь и подошла поздороваться.
Он так же посмотрел на дочь, как и на жену и на ее вопросы о здоровье сухо
сказал ей, что он скоро освободит их всех от себя. Обе замолчали, посидели и
вышли.
- В чем же мы виноваты? - сказала Лиза матери. - Точно мы это сделали!
Мне жалко папа, но за что же нас мучать?
В обычное время приехал доктор. Иван Ильич отвечал ему: "да, нет", не
спуская с, него озлобленного взгляда, и под конец сказал:
- Ведь вы знаете, что ничего не поможет, так оставьте.
- Облегчить страдания можем, - сказал доктор.
- И того не можете; оставьте.
Доктор вышел в гостиную и сообщил Прасковье Федоровне, что очень плохо
и что одно средство - опиум, чтобы облегчить страдания, которые должны быть
ужасны.
Доктор оговорил, что страдания его физические ужасны, и это была
правда; но ужаснее его физических страданий были его нравственные страдания,
и в этом было главное его мучение.
Нравственные страдания его состояли в том, что в эту ночь, глядя на
сонное, добродушное скуластое лицо Герасима, ему вдруг пришло в голову: а
что, как и в самом деле вся моя жизнь, сознательная жизнь, была "не то".
Ему пришло в голову, что то, что ему представлялось прежде совершенной
невозможностью, то, что он прожил свою жизнь не так, как должно было, что
это могло быть правда. Ему пришло в голову, что те его чуть заметные
поползновения борьбы против того, что наивысше поставленными людьми
считалось хорошим, поползновения чуть заметные, которые он тотчас же отгонял
от себя, - что они-то и могли быть настоящие, а остальное все могло быть не
то. И его служба, и его устройства жизни, и его семья, и эти интересы
общества и службы - все это могло быть не то. Он попытался защитить пред
собой все это. И вдруг почувствовал всю слабость того, что он защищает. И
защищать нечего было.
"А если это так, - сказал он себе, - и я ухожу из жизни с сознанием
того, что погубил все, что мне дано было, и поправить нельзя, тогда что ж?"
Он лег навзничь и стал совсем по-новому перебирать всю свою жизнь. Когда он
увидал утром лакея, потом жену, потом дочь, потом доктора, - каждое их
движение, каждое их слово подтверждало для него ужасную истину, открывшуюся
ему ночью. Он в них видел себя, все то, чем он жил, и ясно видел, что все
это было не то, все это был ужасный огромный обман, закрывающий и жизнь и
смерть. Это сознание увеличило, удесятерило его физические страдания. Он
стонал и метался и обдергивал на себе одежду. Ему казалось, что она душила и
давила его. И за это он ненавидел их.
Ему дали большую дозу опиума, он забылся; но в обед началось опять то
же. Он гнал всех от себя и метался с места на место.
Жена пришла к нему и сказала;
- Jean, голубчик, сделай это для меня (для меня?). Это не может
повредить, но часто помогает. Что же, это ничего. И здоровые часто...
Он открыл широко глаза.
- Что? Причаститься? Зачем? Не надо! А впрочем...
Она заплакала.
- Да, мой друг? Я позову нашего, он такой милый.
- Прекрасно, очень хорошо, - проговорил он.
Когда пришел священник и исповедовал его, он смягчился, почувствовал
как будто облегчение от своих сомнений и вследствие этого от страданий, и на
него нашла минута надежды. Он опять стал думать о слепой кишке и возможности
исправления ее. Он причастился со слезами на глазах.
Когда его уложили после причастия, ему стало на минуту легко, и опять
явилась надежда на жизнь. Он стал думать об операции, которую предлагали
ему. "Жить, жить хочу", - говорил он себе. Жена пришла поздравить; она
сказала обычные слова и прибавила:
- Не правда ли, тебе лучше?
Он, не глядя на нее, проговорил: да.
Ее одежда, ее сложение, выражение ее лица, звук ее голоса - все сказало
ему одно: "Не то. Все то, чем ты жил и живешь, - есть ложь, обман,
скрывающий от тебя жизнь и смерть". И как только он подумал это, поднялась
его ненависть и вместо с ненавистью физические мучительные страдания и с
страданиями сознание неизбежной, близкой погибели. Что-то сделалось новое:
стало винтить, и стрелять, и сдавливать дыхание.
Выражение лица его, когда он проговорил "да", было ужасно. Проговорив
это "да", глядя ей прямо в лицо, он необычайно для своей слабости быстро
повернулся ничком и закричал:
- Уйдите, уйдите, оставьте меня!
XII
С этой минуты начался тот три дня не перестававший крик, который так
был ужасен, что нельзя было за двумя дверями без ужаса слышать его. В ту
минуту, как он ответил жене, он понял, что он пропал, что возврата нет, что
пришел конец, совсем конец, а сомнение так и не разрешено, так и остается
сомнением.
- У! Уу! У! - кричал он на разные интонации. Он начал кричать: "Не
хочу!" - и так продолжал кричать на букву "у".
Все три дня, в продолжение которых для него не было времени, он
барахтался в том черном мешке, в который просовывала его невидимая
непреодолимая сила. Он бился, как бьется в руках палача приговоренный к
смерти, зная, что он не может спастись; и с каждой минутой он чувствовал,
что, несмотря на все усилия борьбы, он ближе и ближе становился к тому, что
ужасало его. Он чувствовал, что мученье его и в том, что он всовывается в
эту черную дыру, и еще больше в том, что он не может пролезть в нее.
Пролезть же ему мешает признанье того, что жизнь его была хорошая. Это-то
оправдание своей жизни цепляло и не пускало его вперед и больше всего мучало
его.
Вдруг какая-то сила толкнула его в грудь, в бок, еще сильнее сдавила
ему дыхание, он провалился в дыру, и там, в конце дыры, засветилось что-то.
С ним сделалось то, что бывало с ним в вагоне железной дороги, когда
думаешь, что едешь вперед, а едешь назад, и вдруг узнаешь настоящее
направление.
- Да, все было не то, - сказал он себе, - но это ничего. Можно, можно
сделать "то". Что ж "то"? - опросил он себя и вдруг затих.
Это было в конце третьего дня, за час до его смерти. В это самое время
гимназистик тихонько прокрался к отцу и подошел к его постели. Умирающий все
кричал отчаянно и кидал руками. Рука его попала на голову гимназистика.
Гимназистик схватил ее, прижал к губам и заплакал.
В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось,
что жизнь его была не то, что надо, но что это можно еще поправить. Он
спросил себя: что же "то", и затих, прислушиваясь. Тут он почувствовал, что
руку его целует кто-то. Он открыл глаза и взглянул на сына. Ему стало жалко
его. Жена подошла к нему. Он взглянул на нее. Она с открытым ртом и с
неотертыми слезами на носу и щеке, с отчаянным выражением смотрела на него.
Ему жалко стало ее.
"Да, я мучаю их, - подумал он. - Им жалко, но им лучше будет, когда я
умру". Он хотел сказать это, но не в силах был выговорить. "Впрочем, зачем
же говорить, надо сделать", - подумал он. Он указал жене взглядом на сына и
сказал:
- Уведи... жалко... и тебя... - Он хотел сказать еще "прости", но
сказал "пропусти", и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукою, зная,
что поймет тот, кому надо.
И вдруг ему стало ясно, что то, что томило его и не выходило, что вдруг
все выходит сразу, и с двух сторон, с десяти сторон, со всех сторон. Жалко
их, надо сделать, чтобы им не больно было. Избавить их и самому избавиться
от этих страданий. "Как хорошо и как просто, - подумал он. - А боль? -
спросил он себя, - Ее куда? Ну-ка, где ты, боль?"
Он стал прислушиваться.
"Да, вот она. Ну что ж, пускай боль".
"А смерть? Где она?"
Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где
она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было.
Вместо смерти был свет.
- Так вот что! - вдруг вслух проговорил он. - Какая радость!
Для него все это произошло в одно мгновение, и значение этого мгновения
уже не изменялось. Для присутствующих же агония его продолжалась еще два
часа. В груди его клокотало что-то; изможденное тело его вздрагивало. Потом
реже и реже стало клокотанье и хрипенье.
- Кончено! - сказал кто-то над ним.
Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе. "Кончена смерть, -
сказал он себе. - Ее нет больше".
Он втянул в себя воздух, остановился на половине вздоха, потянулся и
умер.
Смерть Ивана Ильича. Примечания.
из Собрания сочинений в 12-ти томах. Т. 11. М., "Правда", 1984
Впервые - "Сочинения гр. Л. Н. Толстого", ч. 12, "Произведения
последних годов". М., 1886.
Определенных свидетельств о начале работы над этой повестью не
сохранилось. Весной 1882 года Толстой читал в редакции газеты "Современные
известия" первоначальную редакцию повести, которую собирался тогда печатать,
но позже значительно переделал ее (Н. Н. Гусев. Л. Н. Толстой. Материалы к
биографии с 1821 по 1885 год. М., 1970, с. 136-140). По-видимому, именно об
этой повести писала С. А. Толстая 20 декабря 1682 года Т. А. Кузминской:
"Левочка... кажется, начал писать в прежнем духе..." (Н. Н. Гусев. Летопись
жизни и творчества Л. Н. Толстого, т. 1, М., 1958, с. 554).
4 декабря 1884 года С. А. Толстая написала Т. А. Кузминской: "На днях
Левочка прочел нам отрывок из написанного им рассказа, мрачно немножко, но
очень хорошо; вот пишет-то, точно пережил что-то важное, когда прочел и
такой маленький отрывок. Назвал он это нам: "Смерть Ивана Ильича".
В письме к Л. Д. Урусову от 20 августа 1885 года Толстой сообщает:
"Начал нынче кончать и продолжать смерть Ивана Ильича. Я, кажется,
рассказывал вам план: описание простой смерти простого человека, описывая из
него. Жены рожденье 22-го, и все наши ей готовят подарки, а она просила
кончить эту вещь к ее новому изданию, и вот я хочу сделать ей "сюрприз" и от
себя".
Работа над повестью продолжалась даже на стадии корректуры (в 1886
году). Некоторые эпизоды были сокращены, но объем повести значительно
увеличился. Именно в корректуре была написана, например, X глава.
Как свидетельствуют современники и сам автор, в повести отразилась
жизненная история Ивана Ильича Мечникова, прокурора Тульского окружного
суда, умершего 2 июля 1881 гадает тяжелого заболевания. Т. А. Кузминская
писала, что Толстой почувствовал в Мечникове, когда он был в Ясной Поляне,
незаурядного человека. Его "предсмертные мысли, разговоры о бесплодности
проведенной им жизни", со слов вдовы покойного, Кузминская затем пересказала
Толстому (Т. А. Кузминская. Моя жизнь дома и в Ясной Поляне. Тула, 1958, с.
445-446).
Знаменитый ученый Илья Ильич Мечников писал: "Я присутствовал при
последних минутах жизни моего старшего брата (имя его было Иван Ильич, его
смерть послужила темой для знаменитой повести Толстого "Смерть Ивана
Ильича"). Сорокапятилетний брат мой, чувствуя приближение смерти от гнойного
заражения, сохранил полную ясность своего большого ума. Пока я сидел у его
изголовья, он сообщал мне свои размышления, преисполненные величайшим
позитивизмом. Мысль о смерти долго страшила его. "Но так как все мы должны
умереть", то он кончил тем, что "примирился, говоря себе, что в сущности
между смертью в 45 лет или позднее - лишь одна количественная разница" (И.
И. Мечников. Этюды оптимизма. М., 1964, с. 280). В предисловии к пятому
изданию своей книги "Этюды о природе человека" в 1915 году Мечников писал о
Л. Н. Толстом как о писателе, "давшем наилучшее описание страха смерти" (И.
И. Мечников. Этюды о природе человека. М., 1961, с. 7).
Самые ранние по времени отклики на повесть обнаруживаем в дневниковых
записях или личной переписке деятелей искусства. Эти записи, не рассчитанные
на прочтение, - свидетельство искренности высказываний. 12 июля 1886 года П.
И. Чайковский записал: "Прочел "Смерть Ивана Ильича". Более чем когда-либо я
убежден, что величайший из всех когда-либо и где-либо бывших
писателей-художников, есть Л. Н. Толстой. Его одного достаточно, чтобы
русский человек не склонял стыдливо голову, когда перед ним высчитывают все
великое, что дала человечеству Европа..." ("Дневники П. И. Чайковского,
1873-1891", М., 1923, с. 211). И. Н. Крамской, автор известного портрета
Толстого (1873), в письме П. М. Ковалевскому (21 сентября 1886 г.)
утверждал: "Говорить о "Смерти Ивана Ильича", а тем паче восхищаться будет
по меньшей мере неуместно. Это нечто такое, что перестает уже быть
искусством, а является просто творчеством. Рассказ этот прямо библейский, и
я чувствую глубокое волнение при мысли, что такое произведение снова
появилось в русской литературе... Удивительно в этом рассказе отсутствие
полное украшений, без чего, кажется, нет ни одного произведения
человеческого" (И. Н. Крамской. Письма в двух томах. М., 1966, т. 11, с.
260).
25 апреля 1886 года В. В. Стасов писал Толстому: "Ни у одного народа,
нигде на свете нет такого гениального создания. Все мало, все мелко, все
слабо и бледно в сравнении с этими 70-ю страницами. И я себе сказал: "Вот,
наконец, настоящее искусство, правда и жизнь настоящая" (Лев Толстой и В. В.
Стасов. Переписка. 1878-1906. Л., 1929, с. 74).
Первый опубликованный анализ повести - статья Н. С. Лескова "О
куфельном мужике и проч." ("Новости и Биржевая газета", 1886, 4 и 14 июня, ѓ
151, 161), в которой он высоко оценивает "Смерть Ивана Ильича". Автор
указывает на созвучность идеи повести Толстого с мыслью Достоевского о том,
как бы не пришлось барину идти на выучку к "куфельному" (то есть кухонному)
мужику. То, чем "пугал" Достоевский, осуществил Толстой, дав своему герою
единственное утешение перед смертью - сочувствие мужика Герасима, который
"научил барина ценить истинное участие к человеку страждущему, - участие,
перед которым так ничтожно и противно все, что приносят друг к другу в
подобные минуты люди светские" (Н. С. Лесков. Собр. соч., т. 11, М., 1958,
с. 149, 154).
Журнальная полемика, развернувшаяся вокруг повести, отражала различные
отношения к социально-нравственной позиции писателя. В статье "Журнальный
поход против гр. Л. Н. Толстого" реакционный критик В. Л. Бурении в
противовес "стремлениям к насильственным реформам" всячески приветствовал
"поучительное" направление творчества Толстого ("...это самый поучительный
из всех рассказов, когда-либо написанных, и самый потрясающий"). Таким
образом имя Толстого он пытался использовать в борьбе с революционной
пропагандой. Буренину же принадлежит оценка "Смерти Ивана Ильича" как
"образчика такого глубокого реализма и такой глубокой неприкрашенной правды,
какие едва ли отыщутся у величайших художников слова" (В. Л. Буренин.
Критические этюды. СПб., 1888, с. 223). Здесь нельзя не увидеть прямой
направленности против позиции Н. К. Михайловского, утверждавшего в одной из
статей 1886 года, что "Смерть Ивана Ильича", без сомнения, прекрасный
рассказ, но "не есть первый номер ни по художественной красоте, ни по силе и
ясности мысли, ни наконец по бесстрашному реализму письма" (Н. К.
Михайловский. Собр. соч., т. VI. СПб., 1897, с. 378).
В 1888 году в журнале "Русское богатство" появляется восторженный
отклик о повести А. Лисовского: "Рассказ "Смерть Ивана Ильича"... по
необыкновенной пластичности изображения, то глубоком своей правдивости, по
совершенному отсутствию каких бы то ни было условностей и прикрас - этот
рассказ является беспримерным в истории русской литературы и должен быть
признан торжеством реализма и правды в поэзии". Он заметил также, что самое
"перерождение" героя "является результатом широкой критики современной
жизни" (ѓ 1, с. 182, 195).
В 1890 году в том же "Русском богатстве" Дм. Струнин писал, что Толстой
создал "выдающийся литературный тип", который "в своих различных проявлениях
охватывает самые разнообразные круги нашего общества" (ѓ 4, с. 118).
Ромен Роллан назвал повесть "одним из тех произведений русской
литературы, которые всего больше взволновали французских читателей" (Ромен
Роллан. Собр. соч., т. 2. М., 1954, с.312).
Остановись, мгновенье, ты прекрасно.
В. Гете, «Фауст»
Умирает твой товарищ. Уходит из жизни. А у тебя смятение чувств и: «...Кроме вызванных этой смертью в каждом соображении о перемещениях и возможных изменениях по службе, могущих последовать от этой смерти, самый факт смерти близкого знакомого вызвал во всех, узнавших про нее, как всегда, чувство радости о том, что умер он, а не я». Не ты. Пока еще не ты!
Философская суть рассказа передана через мнение неинтересных, самых типичных обывателей того времени. Суть двойная: о пустяшности нашей жизни и о том мгновении, когда приходит осознание ее великости.
Член Судебной палаты Иван Ильич Головин, женившись в свое время без любви, но весьма выгодно для своего положения, делает очень важный шаг в своей жизни - переезд. Дела его на службе идут хорошо, и, на радость жены, они переезжают в более достойную и престижную квартиру.
Все хлопоты и переживания по поводу покупки мебели, обстановки квартиры занимают самое первое место в помыслах семьи. «Чтобы было не хуже, чем у других». Какие должны быть стулья в столовой, обить ли розовым кретоном гостиную, но все это должно быть непременно «на уровне», а другими словами, в точности повторить сотни таких же квартир. Главное - престижно и достойно.
Но есть ли счастье у этих людей? Прасковья Федоровна, жена, постоянно «пилит» Ивана Ильича, чтобы тот продвигался по службе, как другие. У детей свои интересы. А Иван Ильич находит радость во вкусном обеде и успехах на работе.
Толстой пишет не о какой-то случайной семье. Он показывает поколения таких людей. Их большинство. В чем-то рассказ Толстого - это проповедь духовной мысли. Может быть, такой вот Иван Ильич, прочитав сегодня эту книгу, задумается, кто же он есть на самом деле: только ли чиновник, муж, отец или есть в нем более высокое предназначение?
Украшая свое новое жилище, Иван Ильич подвешивал модную картину, но сорвался и упал с высоты. «Совершенно удачно упал», только немного.повредил бок. Наш,герой беззаботно смеется, но до читателя уже доносится грозная музыка, лейтт мотив провидения, смерти. Сцена съеживается, герои становятся мультипликационными, ненастоящими.
Задетый бок время от времени стал напоминать о себе. Скоро даже вкусная еда перестала радовать члена Судебной палаты. После еды он стал испытывать ужасную боль. Его жалобы страшно раздражали Прасковью Федоровну. Никакой жалости и тем более любви к мужу она не испытывала. Но зато чувствовала огромную жалость к себе. Ей, с ее благородным сердцем, приходится переносить все дурацкие капризы своего избалованного мужа, но только ее чуткость позволяет ей сдержать свое раздражение и благосклонно отвечать на его глупое нытье. Каждый сдержанный упрек казался Прасковье Федоровне огромным подвигом и самопожертвованием.
Единственный, кто действительно сочувствует больному, - буфетный мужик Герасим. Он становится и сиделкой возле постели умирающего, и утешителем в его страданиях. Нелепая просьба барина - держать его ноги, мол, так ему легче, не вызывала ни удивления, ни раздражения мужика. Он видит перед собой не чиновника, не хозяина, а прежде всего умирающего человека, и рад хоть как-то послужить ему.
Чувствуя себя обузой, Иван Ильич еще больше раздражался и капризничал, но вот наконец-то смерть-избавительница приблизилась к нему. После долгой агонии вдруг произошло чудо - никогда не задумывавшийся о том самом «великом», Иван Ильич ощутил неведомое для него чувство всеобъемлющей любви и счастья. Он больше не был обижен на черствость родных, напротив, он чувствовал к ним нежность и с радостью прощался с ними. С радостью же он и отправился в чудесный, сверкающий мир, где, он знал, его любят и встречают. Только теперь обрел он свободу.
Это мгновение коснется Ивана Ильича позже. Пока еще идет рассказ о похоронах, о неловкостях, которые испытывают гости, о встрече провожающих с мертвым телом: «...как у всех мертвецов, лицо его было красивее, главное - значительнее, чем оно было у живого. На лице было выражение того, что то, что нужно было делать, сделано, и сделано правильно. Кроме того, в этом выражении был еще упрек или напоминание живым». Зритель увидел этот упрек, но потом выяснится, что упрека не было - Иван Ильич успел простить всех.
Гость уезжает: живым - жить.
«- Что, брат Герасим? - сказал Петр Иванович, чтобы сказать что-нибудь. - Жалко?
Божья воля. Все там же будем, - сказал Герасим, оскаливая свои белые, сплошные мужицкие зубы, и, как человек в разгаре усиленной работы, живо отворил дверь, кликнул кучера, подсадил Петра Ивановича и прыгнул назад к крыльцу, как будто придумывая, что бы ему еще сделать».
Каждый день на планете умирают тысячи Иванов Ильичей, но также продолжают люди жениться и выходить замуж по расчету, ненавидеть друг друга и растить таких же детей. Каждый думает, что способен на подвиги. Но не каждый в последние мгновения своего бытия сможет окинуть взглядом прожитое и сделать какие-то выводы. Или простить, или возненавидеть...
Смерть Ивана Ильича» - повесть Л. Н. Толстого, над которой он работал с 1882 по 1886 годы, внося последние штрихи уже на стадии корректуры. В произведении рассказывается о мучительном умирании судейского чиновника средней руки. Повесть широко признана одной из вершин мировой литературы и величайшим свершением Толстого в области малой литературной формы. втор курсивно обрисовывает историю «приличной и приятной» жизни своего героя, вершиной которой стало приобретение им «прелестной квартирки», обставленной в «комильфотном стиле». Прототипом главного героя, несмотря на его принципиальную обобщённость, считается Иван Ильич Мечников, тульский прокурор, в котором Толстой чувствовал незаурядного человека. Тяжело больной Мечников поражал окружающих «разговорами о бесплодности проведённой им жизни»; его знаменитый брат Илья Ильич полагает, что в своей повести Толстой «дал наилучшее описание страха смерти». описывая квартиру, которую устраивал с такой тщательностью Иван Ильич, Л. Толстой пишет: «В сущности же было то самое, что бывает у всех не совсем богатых людей, но таких, которые хотят быть похожими на богатых, и потому только похожи друг на друга». Усиливая в окончательной редакции разоблачающую критику чиновничества в целом, Л. Толстой в какой-то мере идет по стопам Гоголя, неожиданно повторяя даже гоголевское выражение: «Покой был известного рода; ибо гостиница была тоже известного рода».
Герою повести «Смерть Ивана Ильича» его собственник никои, предстает во всей ее лжи и пустоте перед лицом смерти. Уже умирая, герой оглянулся на прожитое и не мог не ужаснуться. Ужасается и автор повести. Он хочет, чтобы ужаснулись и читатели. У Толстого очень заметно стремление пропять читателя, донести до его сознания, до его чувств правду и неправду жизни. Эта толстовская повесть о смерти самого обыкновенного, заурядного человека - урок и поучение живущим. Толстой сказал однажды: «Все мысли о смерти нужны только для жизни». Это применимо и к его повести. Как заметил Н. Я. Берковский, в повести Толстого «смерть взята для проверки жизни», это рассказ о смерти «с обратным движением к жизни».
Ивану Ильичу помогает стать человеком осознание близости смерти. Только теперь он начинает понимать, как дурна была его жизнь, насколько она лишена была человеческого содержания: «Вставал он в 9, пил кофе, читал газету, потом надевал вицмундир и ехал в суд. Там уже был обмят тот хомут, в котором он работал, он сразу попадал в него. Просители, справки в канцелярии, сама канцелярия, заседания - публичные и распорядительные. Во всем этом надо было уметь исключать все то сырое, жизненное, что всегда нарушает правильность течения служебных дел: надо не допускать с людьми никаких отношений, помимо служебных и повод к отношениям и должен быть только служебный, и самые отношения только служебные…».
Жизнь Ивана Ильича была в плену формы, она была лишена подлинно живого начала - и потому это была (шгн и самая простая и обыкновенная, но и самая ужасная жизнь. Эту жизнь можно было назвать обыкновении!!, если смотреть на нее привычным взглядом. Она представляется ужасной, когда освещается высшим сознанием, бескомпромиссным судом совести.
«Смерть Ивана Ильича» - повесть и психологическая, и философская, и социальная. Социальный элемент в повести не только присутствует - у Толстого не всегда присутствует, но и является во многих отношениях определяющим, ключевым. Толстой в своей повести рисует не просто обыкновенную человеческую жизнь, но господскую жизнь. Он обличает ложь всякой формальной, бездуховной жизни, но такой он видит именно жизнь человека правящего сословия. Недаром его герой - чиновник судебного ведомства. Он представляет господствующий класс, как человек имущий. Он как бы вдвойне представитель господствующего класса, потому что в его руках как судейского чиновника находится прямая власть над людьми - в том числе и г. первую очередь над рабочими людьми, над крестьянами.
И герой повести, и те, кто его окружают, люди его сословия, живут неправедной, ложной жизнью. Естественной и правильной жизнью живет в повести только один человек: простой мужик, буфетчик Герасим. Он воплощает собой здоровое, нравственное начало. Он единственный не лжет ни словами, ни поступками и хорошо выполняет свое жизненное дело. Больному и прозревшему Ивану Ильичу лишь Герасим способен был принести хоть какое-то успокоение: «…Иван Ильич стал иногда и мать Герасима и заставлял его держать себе на плечах моги и любил говорить с ним. Герасим делал это легко, охотно, просто и с добротой, которая умиляла Ивана Ильича. Здоровье, сила, бодрость жизни во всех других людях оскорбляла Ивана Ильича; только сила и бодрость жизни Герасима не огорчала, а успокаивала Ивана Ильичи…»; «…страшный, ужасный акт его умирания, он видел, псе ми окружающими его был низведен на степень случайной неприятности, отчасти неприличия (в роде того, как обходятся с человеком, который, войдя в гостиную, распространяет от себя дурной запах), тем самым «приличием», которому он служил всю свою жизнь; он видел, что никто не пожалеет его, потому что никто не хочет даже понимать его положения. Один только Герасим понимал это положение и жалел его.
Герасим играет в повести Толстого не эпизодическую, а идейно-решающую роль. Он воплощает собой единственную правду жизни. Ту правду, которую на путях своих исканий обрел Толстой и именем которой он теперь обличает ложь и отдельного человеческого существования, и всего общественного уклада.
37. Дать характеристику творческого метода Л.Толстого (типологии героев, концепции человека и принципов его изображения, «диалектики души», эпичности мышления и пр.)
Творчество Толстого охватывает большой период времени-с 50-х годов XIX века до 10-х годов XX века. Он принимает участие в Крымской войне, он видел крепостную жизнь, был свидетелем реформы 1861 года и нарастаний революционного движения в 90-е годы XIX века.
Изображение духовного роста человека, “диалектики души” - самое, пожалуй, характерное в творчестве Толстого. Но этим истинно человеческим качеством - богатством душевного мира - он наделяет только симпатичных ему людей. Эта своеобразная традиция прослеживается на протяжении всего творческого пути писателя. Толстой пишет так, что ясно видно: чем больше влияет на человека светское общество, тем беднее его внутренний мир, человек может достигнуть внутренней гармонии в общении с народом, с природой. Толстой убежден, что сословные преграды угнетающе действуют на развитие характера.
В повести “Казаки” Толстой показывает, что человек, если он обладает положительными качествами, становится самим собой только в слиянии с природой. Она очищает и обогащает внутренний мир. Только человек, обладающий способностью мыслить и чувствовать, может испытать наслаждение от общения с природой. Оленин стоит уже на пути понимания не только природы Кавказа, но и Марьяны, Ерошки, Лукашки. Духовный мир гребенских казаков ясен, чист, ему чужды сомнения, терзающие душу Оленина. В “Казаках” уже довольно ясно проявляется толстовская “мысль народная”, мысль о том, что искания лучших людей приводят их к глубинам народным как к источнику самых чистых и благородных-побуждений. Потом эта мысль чрезвычайно ярко показана в “Войне и мире”. “Война и мир” - итог нравственных исканий Толстого, вершина мастерства изображения “диалектики души”, “жизни сердца и интересов мысли”. Этот роман,построен на антитезе, начиная с названия, далее в изображении пропасти между миром А. П. Шерер, Курагиных и миром Болконского, Безухова, Ростовых. Толстой прослеживает сложную духовную эволюцию своих любимых героев. Постоянная неудовлетворенность действительностью, стремление жить так, чтобы восстановить внутреннюю гармонию, приводит князя Андрея к мысли, что нельзя жить “в надоевшем ему мире интриг и женщин, французских фраз и пустоты”. Он начинает понимать, что может найти смысл жизни в армии, среди солдат.
Герои “Войны и мира”, как и герои более ранних произведений Толстого, очень тонко чувствуют природу, прекрасное. Это неотъемлемая часть их духовной жизни. Глубокий переворот происходит в душе князя Андрея, когда он, раненный при Аустерлице, понимает, что Наполеон и его мечты о собственном Тулоне - все это мелко перед вечностью высокого неба, которое простерлось над его головой. Он способен, увидев зеленеющий дуб, ощутить аналогию между пробуждением природы и тем, что происходило в его душе. Наташа, потрясенная прелестью летней ночи, не может уснуть, душой стремясь постичь красоту и могущество природы.
Герои Толстого не чужды противоречий, в них происходит упорная внутренняя борьба, но лучшие душевные качества никогда Не изменяют им. Интуитивная душевная чуткость Наташи, благородство Пьера, аналитический ум и моральная красота князя Андрея, тонкая душа княжны Марьи - все это объединяет их, несмотря на индивидуальность каждого характера, объединяет богатство душевного мира и стремление к счастью.
Толстой очень естественно показывает, что внутренняя красота его героев раскрывается с наибольшей глубиной во время наивысших душевных взлетов, особенно в любви. О Наташе Толстой говорит, что “она не удостаивает быть умной рассудком”, она умна чувствами, в ней ясно проявляется тот русский дух, который можно уловить в казачке Марьяне, в
Катюше Масловой, в Левине, в дядюшке Наташи, в старом князе Николае Андреевиче Болконском.
Над всем этим разнообразием характеров, созданных Толстым, стоит сам автор, который, кажется, постиг глубину человеческих отношений, видел тончайшие нюансы душевных порывов, возвышается над всеми, но говорит так же, как и один из героев его рассказа: “Непостижимое создание человек”.
31. Повесть л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича», ее идейный смысл и художественное своеобразие.
В повести «Смерть Ивана Ильича» (1881 -1886), как и в «Холстомере», нравственная проблема сочеталась с социальной. Трагедия героя, только перед смертью осознавшего весь ужас своего прошлого существования, воспринимается как совершенно неизбежное, закономерное следствие того образа жизни, который он и все его окружающие воспринимали как нечто совершенно нормальное, общепринятое и абсолютно правильное.
О «прошедшей истории жизни Ивана Ильича», которая, по словам Толстого, была «самая простая, обыкновенная и самая ужасная», рассказывается в повести далеко не так подробно, как о трех месяцах его болезни. Только в самый последний период герой наделяется индивидуальными, личностными чертами, иными словами, проходит путь от чиновника к человеку, что и приводит его к одиночеству, отчуждению от семьи и вообще от всего ранее привычного для него существования. Время, еще недавно мчавшееся для Ивана Ильича чрезвычайно быстро, теперь замедлилось. С гениальным мастерством раскрыл Толстой запоздалое прозрение своего героя, безнадежное отчаяние одинокого человека, который только перед самой смертью понял, что вся его прошлая жизнь была самообманом. У Ивана Ильича открывается способность к самооценке, самоанализу. Всю жизнь он подавлял в себе все индивидуальное, неповторимое, личное. Парадоксальность ситуации заключается в том, что лишь ощущение близости смерти способствует пробуждению у него человеческого сознания. Только теперь он начинает понимать, что даже самые близкие, родные ему люди живут ложной, искусственной, призрачной жизнью. Один мужик Герасим, ухаживавший за Иваном Ильичом, приносил ему душевное успокоение.
В художественных произведениях, созданных после перелома, Толстой раскрывал весь ужас господствовавших в тогдашней жизни лжи, обмана, бездуховности, заставлявших наиболее чутких и совестливых людей мучаться, страдать и даже совершать преступления («Крейцерова соната», «Дьявол», «Отец Сергий»). Наиболее полно и художественно новые настроения Толстого выразились в его романе «Воскресение».
Действительно великая, философская мысль Л.Н.Толстого передана через рассказ о самых неинтересных, самых типичных обывателях того времени. Глубина этой мысли идет через весь рассказ грандиозным фоном для незначительного, маленького театра кукол, какими являются герои этого произведения. Член Судебной палаты Иван Ильич Головин, женившись в свое время без любви, но весьма выгодно для собственного положения, делает очень важный шаг в жизни - переезд. Дела его на службе идут хорошо, и, на радость жены, они переезжают в более достойную и престижную квартиру.
Все хлопоты и переживания по поводу покупки мебели, обстановки квартиры занимают первое место в помыслах семьи: "Чтобы было не хуже, чем у других". Какие должны быть стулья в столовой, обить ли розовым кретоном гостиную, но все это должно быть непременно "на уровне", а другими словами, в точности повторить сотни таких же квартир. Так же это было во времена "застоя" - ковры, хрусталь, стенка; так и в наше время - евроремонт. У всех. Главное - престижно и достойно.
Но есть ли счастье у этих людей? Прасковья Федоровна, жена, постоянно "пилит" Ивана Ильича, чтобы тот продвигался по службе, как другие. У детей свои интересы. А Иван Ильич находит радость во вкусном обеде и успехах на работе.
Толстой пишет не о какой-то случайной семье. Он показывает поколения таких людей. Их большинство. В чем-то рассказ Толстого - это проповедь духовной мысли. Может быть, такой вот Иван Ильич, прочитав сегодня эту книгу, задумается, кто же он есть на самом деле: только ли чиновник, муж, отец- или есть у него более высокое предназначение?
Наш Иван Ильич только перед самой смертью обнаруживает это великое. А вот за все время болезни, да и вообще за всю жизнь не приходит ему такая мысль.
Украшая свое новое жилище, Иван Ильич подвешивал модную картину, но сорвался и упал с высоты. "Совершенно удачно упал", только немного повредил бок. Наш герой беззаботно смеется, но до читателя уже доносится грозная музыка, лейтмотив провидения, смерти. Сцена съеживается, герои становятся мультипликационными, ненастоящими.
Задетый бок время от времени стал напоминать о себе. Скоро даже вкусная еда перестала радовать члена Судебной палаты. После еды он стал испытывать ужасную боль. Его жалобы страшно раздражали Прасковью Федоровну. Никакой жалости, а тем более любви к мужу она не испытывала. Но зато чувствовала огромную жалость к себе. Ей, с ее благородным сердцем, приходится переносить все дурацкие капризы своего избалованного мужа, и только ее чуткость позволяет ей сдержать раздражение и благосклонно отвечать на его глупое нытье. Каждый сдержанный упрек казался ей огромным подвигом и самопожертвованием.
Не видя ласки, муж тоже старался не заводить речь о болезни, но когда, исхудавший, с постоянными болями, он уже не мог ходить на службу и различные бездарные врачи назначали ему припарки, все уже начали понимать, что дело серьезное. И в семье складывается еще более душная атмосфера, поскольку не совсем уснувшая совесть мешает детям и жене спокойно развлекаться, как раньше. еще более душная атмосфера, поскольку не совсем уснувшая совесть мешает детям и жене спокойно развлекаться, как раньше. Дети, в душе обиженные на отца, лицемерно спрашивают его о здоровье, жена тоже считает своей обязанностью поинтересоваться, но единственный, кто действительно сочувствует больному, - буфетный мужик Герасим. Он становится и сиделкой возле постели умирающе го, и утешителем в его страданиях. Нелепая просьба барина - держать его ноги, мол, так ему легче, не вызывает ни удивления, ни раздражения мужика. Он видит перед собой не чиновника, не хозяина, а прежде всего умирающего человека, и рад хоть как-то послужить ему.
Чувствуя себя обузой, Иван Ильич еще больше раздражался и капризничал, но вот наконец-то смерть-избавительница приблизилась к нему. После долгой агонии вдруг произошло чудо - никогда не задумывавшийся о том самом "великом", Иван Ильич ощутил неведомое для него чувство всеобъемлющей любви и счастья. Он больше не был обижен на черствость родных, напротив, он чувствовал к ним нежность и с радостью прощался с ними. С радостью же он и отправился в чудесный, сверкающий мир, где, он знал, его любят и встречают. Только теперь обрел он свободу.
Но остался его сын, встреча с которым после похорон мимолетна, но ужасающе конкретна: "Это был маленький Иван Ильич, каким Петр Иванович помнил его в Правоведении. Глаза у него были и заплаканные и такие, какие бывают у нечистых мальчиков в тринадцать-четырнадцать лет".
Каждый день на планете умирают тысячи Иванов Ильичей, но так же продолжают люди жениться и выходить замуж по расчету, ненавидеть друг друга и растить таких же детей. Каждый думает, что способен на подвиг. А подвиги кроются в самой обыкновенной жизни, если она освещена, пронизана любовью и заботой о ближних.